Станислав Гагагрин - Страшный суд

— Вот-вот! — оживился Адольф Алоисович. — Только в названии… Это вы, партайгеноссе сочинитель, верно, увы, подметили… Мы, немцы, рабы понятий,которые существуют исключительно в нашем воображении. Интуитивно я полагал, что человеческая психика арена борьбы и пространство взаимодействия науки и религии. Как правило, и та, и другая стремятся к взаимному исключению из житейского обихода, но когда растет наше информационное богатство, увеличиваются познания, человеческая мудрость увядает… Короче говоря, чем больше знаешь, тем скупее чувствуешь.

— Диалектика в том, чтобы не дать душе зачерстветь в мертвых схемах богословия, — заметил я. — А науке необходимо духовно подняться над приземленностью пошлого прагматизма.

— Мне представлялось, что я определил третийпуть, — промолвил Гитлер. — Уповая на собственную исключительность, я поверил, что владею иррациональным способом излияния магнетической, преобразующеймир энергии, освященной духом избранничества, нимбом мессии, если хотите…

— Вы знакомы с Иисусом Христом? — спросил я.

— Христос не любит меня, — вздохнул фюрер. — Он считает, что необходимо было предварить испытания, которым я подвергал мир, собственными страданиями.

В этом ведь и смысл христианства — пострадать первому…Страдание как искупление! Теперь я готов к этому, ибо служу Добру…

— Из Савла в Павла, — заметил, усмехнувшись, я.

— Вот именно, — печально подтвердил Гитлер.

Иногда фюрер сравнивал себя с Наполеоном.

— Но у Бонапарта средства достижения цели обычные: армия, пушки, интенданты, штыки… Я же пытался поставить на службу Немецкой Идее потусторонние силы.

— И что же? — спросил Станислав Гагарин.

— Не получилось, — сокрушенно, но с чувством смирения произнес фюрер.

Гитлер говорил:

— Существует посвящение в жрецы Зла, равно как и служение Добру. Земная моя судьба сложилась под черной невидимой звездой Дьявола, в которого я, тем не менее, не верю. Любое зло — дело рук человеческих… Хотя в первооснове — происки Конструкторов Зла и ломехузов!

— Резонно, — согласился я с вождем рабочей партии. — Но вам понадобилось уйти в мир иной, чтобы осознать бесперспективность Зла.

Меня ободряли и такие слова Гитлера:

— Хорошо понимаю тяжесть и даже неподъемность поставленной вами перед собой задачи — рассказать обо мне правду. Но ради Бога — ни малейшим образом не оправдывайте меня! Тому Гитлеру, которого знает мир, прощения нет и быть не может.

Нынешний Гитлер — иной. Тот, прежний, пытался преобразить мир через ложную идею о том, что цель оправдывает средства. И жестоко ошибся, как роковым образом ошибались и до и после него, увы…

Так говорил, исповедуясь, посланец Зодчих Мира.

Что мне оставалось делать?

Я записывал высказывания фюрера, полагая, что грядущие события помогут мне глубже узнать вождя немецкого народа, который некогда в большинстве своем, ни в чем не сомневаясь, пошел за Гитлером.

Почему так поступили умные и работящие немцы — не знал никто, хотя тысячи философов, писателей, публицистов и политических деятелей пытались до меня и пытаются вместе со мной ответить на этот вопрос.

Впрочем, мне, видимо, тоже не найти ответа.

— И не пытайтесь, — мягко и настойчиво убеждал меня германский канцлер. — Ни мировой славы, ни писательского профита— вам это не принесет. Да и нет отгадки, нет пояснения к волнующему вас феномену, никто, включая меня, не даст вам ответа, не объяснит и собственные мои поступки. Ведь все мы младенцы, слепо передвигающие кружочки гераклитовых шашек.

Так говорил Адольф Гитлер.

Мне помнилось утверждение Гегеля по поводу того, что великие исторические личности — князь Олег, Александр Македонский, Чингиз-хан, Наполеон Бонапарт, Иосиф Сталин и, разумеется, Адольф Гитлер — действовали исходя из принципиально новых параметров, руководствовались вовсе не спокойным, упорядоченным ходом вещей, освященным существующей системой…Нет, они вдохновлялись источником, скрытым от глаз непосвященных, заражались энергией от «внутреннего духаЗемли, который стучится в нее, словно в скорлупу, и взрывает ее».

К подобным людям, учит создатель диалектики, глупо подходить с меркой общечеловеческих ценностей, смешно прикладывать к ним расхожие категории скромности и милосердия, человеколюбия и смирения.

Ибо необъемному великану приходится порою, говорит Гегель, раздавить ненароком бедный, невинный цветок, походя разрушить нечтона проложенном для него неведомой нам целью пути.

«Ладно, — думал я, освобождаясь иногда от мыслей о фюрере и трудностях, возникших у сочинителя при формировании его новогообраза, — с Адольфом Алоисовичем я как-нибудь со временем разберусь… Ведь он прибыл в Россию для практических дел, вовсе не туристом. По делам и будем судить его определенную Зодчими Мира добруюипостась.

А вот что мне с собственным двойником прикажете делать?»

Шестого мая 1993 года я побывал у двух главных редакторов — «Юридической газеты» и «Советской России».

Олегу Александровичу Финько, который одним из первых отозвался на мою просьбу поведать читателям о «Русском сыщике» и с лета прошлого года печатал беседы со мной на эту тему, подписал роман «Вторжение», а затем рассказал о «Вечном Жиде» и о том, как работаю над третьим романом, где действует фюрер германского народа и генсек рабочей партии.

Финько был в восторге.

— Ты даже сам не представляешь, что затеял! — восклицал он, внимательно слушая Станислава Гагарина и не забывая перелистывать обе книги «Вторжения», прочитывая вслух задевшие его внимание куски. — Во-первых, писательская братия попросту обалдеет и озвереет от зависти: ты создал новый жанр, сформулировал иноеправило литературы… Во-вторых, тебя переиздадут во всех западных, а может быть, и во всех восточных государствах мира. От души поздравляю! Я всегда утверждал: Станислав Гагарин — немыслимый, потрясающий воображение работник!

Лучшего для меня комплимента главред «Юргазеты» и придумать не мог. Я давно уже оставил помыслы о мировой и даже российской славе, сообразив, что эфемерность эта и связанная с нею суета определена не мне. Но вот признание работником,да еще со стороны человека, которого я искренне уважал, понравилось. В том, что одинокий моряк любит и умеет трудиться, сомнений у Станислава Гагарина никогда не существовало.

Валентин Васильевич Чикин был человеком иного склада, крайне сдержанным и на внешнее проявление чувств скупым. Талантливый журналист и честный труженик, делающий самую правдивую и на редкость объективную газету в Державе, редактор «Советской России» был лишен, увы, коммерческой жилки и никак не мог уразуметь, какой экономический эффект сулит ему мое предложение переиздать на его собственной базе книгу «Так говорил Каганович».