Станислав Гагарин - Страшный суд

На Вере не было сейчас пилотского комбинезона с планшеткой для полетной карты и тяжелого стечкинас обоймой для двух десятков патронов, марсианский колпак не закрывал ее светлую, аккуратно причесанную головку Щегольские белые брюки, нежно-голубая кофточка с гипюровой вязью на груди, модный полупиджачишка-полукурточка и палевые лодочкина стройных и длинных ногах, которые грех было закрывать пусть и белыми, но штанами, впрочем, я знал, какие,с небольшими, кстати, ступнями, ноги у моейВеры, а остальных это не касалось вовсе.

Тут следовало поместить слова благодарности Зодчим Мира и лично, как принято говорить, товарищу Агасферу, Вечному Жиду, который в апреле 1992 года познакомил меня с загадочным существом, но, сидя над этой страницей уже утром 19 августа 1993 года, я подумал, что любые слова, а благодарить я мог только набором из пусть и красивых, но все-таки слов, будут лишь бледным отражением тех чувств, которые переполняли мое существо.

Слова, слова, слова, говаривал известный неудачник, ребром поставивший вопрос, на который в принципе нет ответа.

Станислав Гагарин вздохнул, подавил в себе некое тоскливое предчувствие, подхватил страннуюВеру под руку и напористо, в духе гагаринского девиза «Вперед и выше!», увлек молодую женщину к станции метро «Цветной бульвар».

Писательский Дом традиционно для августа закрыли на приведение в порядок, но ресторан, с непомерными, и я бы даже сказал — разбойнымиценами, работал. В знаменитом Дубовом зале, где по расхожей легенде собирались масоны, а Рональд Рейган кормил бесплатным обедом ломехузнуючасть так называемой творческой интеллигенции, было пустынно.

Мэтр выбрал для нас с Верой столик, я по-быстрому определился с заказом, предложив Вере любимые мною жареные пельмени, оказалось, что она их попросту обожает, подавальщица, явно подавленная тем, что спиртного клиенты не заказали, индифферентно отчалила восвояси, и мы остались вдвоем.

Вновь и вновь всматривался я в загадочную Веру и различал в ней всех женщин, которых знал и любил на собственном веку. В ней возникала вдруг рыженькая скромница Мила Титова, которую я преследовал подростковой любовью пятиклассника в тихом Моздоке, и угадывалась вдруг темноволосая красавица из Южно-Сахалинска, изящная на мой тогдашний вкус Раиса Даунова, в нее я влюбился уже будучи курсантом мореходного училища.

В ней было нечто от Людочки Гомберг и безотказной питерской Нонны, которую я ласково звал «цыпленком», она так напоминала пушистой желтой головкой это невинное создание.

Примечание из августа 1993 года.Эти строки, записанные в саратовском дневнике, а затем перепечатанные на отдельные листки Ириной Джахуа, они лежали на письменном столе дома, я прочитал сестре Ларисе, приехавшей из Владивостока.

Лариса — старшая из трех сестер, родных мне только по отцу, единокровная, стало быть, и у нас с нею наиболее близкие отношения. Когда я поступил в Сахалинскую мореходку, ей было одиннадцать лет — худенькая, голенастая девочка, к которой сохранились у меня прочные добрые чувства.

— А про Любу Селезневу почему не написал? — спросила меня сестренка.

Теперь в ней, солидной матроне, преподавательнице русского языка и литературы, я не смог ничего разглядеть от той сахалинской девчонки, но в воспоминаниях моих она сохранилась, жила в них со всеми, как принято говорить, вытекающими последствиями.

— Любу Селезневу? — переспросил я недоуменно.

— Забыл? — насмешливо произнесла Лариса. — А такая была любовь… Тогда ты уже в мореходке учился.

К стыду моему Любу Селезневу я так и не вспомнил. Замаячило нечто светленькое, белокурое, стало быть, довольно милое и простенькое личико — именно такие женщины были мне по душе во всю оставшуюся жизнь — но детали, события некие, связанные с юношеской увлеченностью, так и не определились, увы…

Но Ларисе я был благодарен. Ее слова о далекой во времени Любе Селезневой задели нежную струну памяти, извлекли теплый аккорд, который — пусть и на мгновение! — привел мою душу в состояние растроганности и умиления.

…Женщин, приходящих в мой,гагаринский мир я полагал и полагаю, умру с этим убеждением — сказочным божьим даром, наградой за вечные тяготы неуютного и сурового ко мне бытия.

Добрыми феями живут они в моих памятных грезах.

Разве не испытываю, например, чувство благодарности по отношению к славной Таисье Петровой, удивительно доверчивой девушке из псковского села, которая жила в заводском общежитии напротив Ленинградской мореходки? Или к зрелой уже архангелогородке Ирине из бухты Провидения, в которую лавинообразно, тайфунновлюбился салага-штурманец с гидрографического судна «Темп»?

Бывали, не без того, романы у меня с крутымиженщинами, но только теплые чувства, светлые воспоминания о слабом поле сохранил автор сих строк, о тех, конечно, кого он приблизил, или его приблизили, какая, в сущности, разница…

Надо ли утверждать в этой исповеди перед самим собой, до остальных мне попросту нет дела, что вершиной чувства к Женщине вообще была тезка загадочной Веры, моя настоящаяВера, земное существо без статуса богини.

Абы с кем, как говорится, не просоюзничаешь более трети века. Хотя… Бывает живут в нелюбви и дольше, только это не для меня. Я и сам достаточно крутойпарняга, не стал бы терпеть и притворяться, если бы что не по мне…

— Меня полюбил Стас Гагарин, — произнесла вдруг моя спутница, рассеянно глядевшая на резные перила лестницы, ведущей на второй этаж Дубового зала. — Об этом я и хотела поговорить с тобой, Папа Стив…

За год с небольшим, за время, истекшее с того апрельского дня, когда на Пушечной улице она села к нам с Вечным Жидом в москвич,я привык к тому, что Вера звала меня и по имени-отчеству, и на «ты», и просто по имени, употребляла мои литературные клички, а порой придумывала такие ласкательные прозвища, что у Станислава Гагарина захватывало дух.

Словосочетание «Папа Стив» было самым нейтральным и годилось на все случаи жизни.

Конечно же, я сразу понял, о чем и о ком идет речь, но попытался уйти от обрушившейся на меня вести, не хотел в нее верить и потому попытался схохмить.

— Я полюбил тебя с первого взгляда, Вера, — с неким наигрышем произнес Станислав Гагарин.

— Спасибо, — просто ответила она. — Но речь идет о том человеке, который прибыл в наше время из шестьдесят восьмого года. Ты не можешь себе представить, как одинок в вашем мире несчастный Стас Гагарин…

— Но ведь это же я сам! — воскликнул Папа Стив.

— С одной стороны, — заметила молодая женщина.