Станислав Гагарин - Страшный суд

В Москве, тем временем, начались массовые погромы комиссионных ларьков, провокаторы поджигали и переворачивали иномарки, били в них стекла, милиция при этом только ухмылялась, и трудно было понять: стихийные ли это проявления злобы к спекулянтам дотерпевшегося народа, либо беспорядки организует и направляет умелая рука, не без ниточек, при этом, уходящих за кордоны.

Однажды ночью вооруженные отряды офицеров заняли здание Моссовета на Советской площади и объявили мэрию и правительство столицы распущенными.

Временное исполнение обязанностей военного губернатора Москвы Комитет офицеров возложил на генерала Филатова и предложил Виктору Ивановичу подобрать себе помощников-министров…

Буквально через полчаса после того, как бывший главный редактор Военно-исторического журнала обратился к населению с призывом соблюдать спокойствие и поклялся в течение суток навести на улицах первопрестольной порядок, с подмосковной Кубинки, где расположена элитная авиадивизия, вобравшая в себя летчиков супер-класса, взлетела эскадрилья истребителей СУ-27. Едва поднявшись в воздух, они тут же оказались над Кремлем, где дернули такой форсаж, что с башен рухнули звезды.

Кто отдал такой приказ летчикам — навсегда осталось неизвестным.

Через час после повергшей всех в шоковое состояние акции на вымощенный брусчаткой двор Кремля грузно уселся боевой вертолет «Серый филин». Летательный аппарат, вооруженный ракетами «воздух-воздух» и «воздух-земля», взял на борт экс-президента с небольшой свитой, оторвал широкую задницу от задребезжавшего по случаю вибрации древнего строения, завис на мгновение над седым Кремлем, видевшим и надменных, дебильных в собственном самомнении ляхов, и французских гусаров-пришмандонов, и твердых марксистов-ленинцев, а теперь вот и неумеренных «демократов».

Вертолет повисел-повисел, примериваясь, и косо вдруг сорвался с гордого холма, стремительно понесся в неизвестном направлении.

— Меня зовут Александром, — улыбнулся, пожимая мне руку, молодой крепыш довольно приличного роста, на целую голову возвышался парень надо мною. — А можно называть и Сашей…

— А по отчеству? — привычно спросил я, полагая фамильярным обращение по имени к тому, с кем не установились еще некая духовная близость, дружеское приятие.

— А по отчеству — Филиппович, — просто, естественным и располагающим тоном отозвался молодой человек, и Станислав Гагарин как-то сразу проникся доверием к нему и расположением души, коммуникабельным казался паренек, пусть и баскетбольного роста.

При этом новый знакомец мой не выглядел верзилой. Сложен был пропорционально, двигался проворно и ловко, смотрел собеседнику, Станиславу Гагарину, по крайней мере, прямо в глаза, прищурив при этом нижние веки.

Его явная приветливость по отношению ко мне ввела Папу Стива в заблуждение, и я принял его за обыкновенного боевика, охраняющего помещение, в котором предстояло совещание привлеченных к разыгравшимся событиям лиц. Потом Александр рассказал мне, что проникся расположением к Одинокому Моряку задолго до встречи со мною, ибо читал мой роман «По дуге Большого Круга» и посчитал сочинение Папы Стива весьма человечной и мудрой книгой.

Он знал, что перед ним автор романа, которого Александр причислил к любомудрам, и потому ученик великого Стагирита загодя проникся к Станиславу Гагарину сердечным расположением.

А вот я не сразу разобрался в этом парне… Он это понял, и насмешливая молния блеснула в проницательных глазах, напомнив мне давнишний взгляд сына испанского генерала-героя, с которым четверть века назад познакомил меня московский лоботряс-критик, абориген столичной литературной запьянцовщины.

По крупному гудежу, находясь в водочном угаре, он обронил некую бестактную фразу в адрес молодого испанца, и тот едва не испепелил его молниеподобной искрою оливковых глаз.

Не знаю, как скоро сообразил бы я, кто находится передо мною, если бы в небольшой конференц-зал фирмы на Пушечной, куда меня пригласил товарищ Сталин, не вошел вдруг Адольф Алоисович Гитлер в неизменной камуфлированной форме, которой он, находясь в России не изменял ни разу, исключая нашу встречу со Збигневом Бжезинским и пикник на Волге.

Фюрер был не один. Его сопровождал невысокого роста, но плотный товарищ, одетый в просторную куртку из линялой джинсовой ткани и полотняные белые брюки, мне точно такие же купила Вера Васильевна в Севастополе в девяносто первом году.

— Наш писатель, — представил меня незнакомцу бывший генсек рабочей партии. — О нем вы уже слыхали…

— Весьма рад встрече, — сказал мужик, лет ему было порядка сорока, в джинсовой куртке. — Но признаюсь: кроме «Мясного Бора» ничего из вашего пока не прочитал…

— Этого вполне хватит, — улыбнулся Станислав Гагарин. — Особенно если вы имеете некоторое отношение к армии и войне…

Промахнуться я таки не мог, на предстоящем совещании мирные люди не предполагались, новая Гражданская война в России стала историческим фактом.

Все трое, и молодой Саша тоже, рассмеялись.

— Извините, пертайгеноссе письмéнник, — сказал Адольф Гитлер, — но я вижу вам не сказали о тех, кто будет сегодня здесь. Мой спутник — Наполеон Бонапарт. И к войне, и к армии, согласитесь, отношение он имеет…

— Тогда…

Я повернулся к богатырю Саше, Александру Филипповичу, как он представился мне.

— Тогда ты… Тогда вы…

— Совершенно верно, Станислав Семенович, — приветливо и тактично улыбнулся Саша. — Я тот, кого потом назвали Македонским, по месту моего рождения, так сказать…

Не скажу чтоб я так вот взял и смутился. Слава Богу, скольких великих людей повидал с апреля 1990 года, но приспособиться к тому, что рядом с Гитлером, к которому ты вроде как уже привык и его «Майн Кампф» читаешь как Библию на сон грядущий, рядом со старым добрым знакомцем возникают вдруг Наполеон Бонапарт и великий сын македонского царя Филиппа, привыкнуть к этому не так-то просто.

Бонапарт мне не показался.

Ничего в императоре примечательного не было. Может быть, надень император привычные сюртук да треуголку, образ завоевателя в сознании моем разом бы включился. Но была на Бонапарте расхожая одежда нашего времени, и потому пока не видел я в нем рокового потрясателя Европы, рядовой товарищ, не более того.

Правда, на способность Корсиканца твердеть лицом, разительно напоминая медальной чеканки профиль сира,внимание я обратил. Потом и другие признаки императорства просеклись, но это было потом, а сейчас времени разглядывать национального героя Франции уже не было: во входных дверях показался товарищ Сталин.

…Телефон зазвонил вновь, едва я положил трубку, закончив нелегкий и неприятный разговор с Ольгой Васильевной, начальницей отдела полиграфических материалов на книжной фабрике в Электростали.