Марик Лернер - Мусульманская Русь

Я уже и лица забывать начал, а тут — как наяву. Божен погиб под Кенигсбергом в том же году зимой, Мишка пропал без вести в 1909 году, при отступлении. Долго еще надеялись, что в плен попал, но он так и не вернулся. И никто не нашелся, способный сказать, где он похоронен. Магомед под самый занавес выхаркал легкие, сожженные газовой атакой. Фариду ампутировали обе ноги выше колен, и он застрелился уже после войны, не желая просить милостыню. На пенсию в те времена могла прожить разве что мышь. Зарина погибла, вытаскивая из горящего санитарного поезда раненых. Дарина — от шальной пули, уже после войны. Я еще и потому домой возвращаться не люблю. Когда их родители дружески приветствуют, случайно встретив, а в голове у них: «Почему ты остался живой, а мой ребенок — нет?»

Да разве они одни? Мой старший брат, двое двоюродных. Тетка, скончавшаяся от тифа. Большая часть моих однокашников по медресе. Все старшие классы добровольцами пошли, не дожидаясь повестки. А кто и не хотел, побоялся выглядеть в глазах остальных сволочью и не посмел уклониться. Как я теперь своих родителей понимаю! В жизни бы не отпустил своего молокососа на войну. Может, был бы ему еще год жизни до призыва. Хорошо теперь рассуждать, а тогда как услышал про брательника, так и побежал на фронт. У остальных, кто уцелел, потом хоть диплом был об окончании медресе, а у меня одна справка, с которой после войны никуда принимать не хотели. «Поучись, пацан, в школе предварительно!» Ага. Это я-то, весь из себя герой и офицер, за одну парту с малолетками, не нюхавшими окопной вони?

А Радогор и вовсе с войны не вернулся. Он-то думает, что давно живет нормальной жизнью, а сам до сих пор все кого-то режет, никак успокоиться не может. Мне капитанские погоны уже по выходе в отставку кинули, а он свои заработал еще там. Не фу-ты ну-ты — командир роты разведки фронта. Дальние рейды, ценные языки. Не в ближней нейтралке шарил — по заказам высоких командиров работал. Орденов столько, что до пупа висят и звенят при ходьбе, как кольчуга. Высоко пошел, да и недаром. Проверенный человек. Мне — так, по секрету — говорили, что его люди «совершенно случайно» каганскую семейку и грохнули. Мало ли что там пишут официально про самоубийство престарелого дурака: все равно все знают, что он не сам головкой вниз из окна прыгнул.

Не то чтобы жалко было — вся их фамилия только на навоз и годилась. Доказали своими делами, воруя из казны в военное время, но не понимаю я, когда и детей под нож. Впрочем, вопросы морали мы с ним не обсуждаем, даже когда встречаемся. Все больше про дела современные говорим. Не про литературу. Книг он теперь не читает — исключительно инструкции, уставы и приказы.

— Проснулся? — спросила Любка, заглядывая в комнату. — Иди кушать.

Вид у нее был несколько легкомысленный. В неизменных брюках и почему-то моей рубашке, кокетливо завязанной на поясе. И то — при моем росте висели бы полы до колен. Ходить неудобно.

— Не могу же я обходиться одним платьем, особенно на кухне, — заявила она, правильно поняв мой взгляд. — Желаешь высказаться?

— «Нет греха, в том, что они будут без покрывала перед теми рабами, которые им принадлежат, из-за сильной нужды в их услугах». [53] Коран. 33:55. Полностью текст выглядит так: «На женах пророка нет греха в том, что они будут без покрывала перед своими отцами, сыновьями, братьями, сыновьями своих братьев и сестер, перед верующими женщинами и теми рабами, которые им принадлежат, из-за сильной нужды в их услугах. Бойтесь Аллаха и повинуйтесь Ему в том, что Он приказал вам, и не преступайте пределов, установленных Аллахом. Поистине, Аллах ведает о всяком деянии и свидетель всякой вещи! От Него нет ничего тайного!» В смысле, я готов отдаться в рабство за кормежку.

— Вроде там про жен пророка сказано, — наморщив лоб, неуверенно ответила она, — но меня устраивают такие сравнения.

— Вроде, — пробурчал я, выползая из кресла. — Чему учат современную молодежь? Святой книги не знают.

— Нас ответственно обучают жарить яичницу с колбасой. И то потому что я догадалась сначала в лавку зайти: в твоей квартире, кроме засохшего хлеба, ничего нет.

Хорошо жить в Германии, умываясь, поведал я сам себе. А еще лучше в 1932 году. В начале века мне за подобное поведение точно бы голову оторвали. Или заставили срочно жениться, не спрашивая мнения. Чистое непотребство — всю ночь, наедине, в чужом доме, с незамужней девушкой. Что я все это время, как проклятый, трудился над проявкой фотографий, а потом пытался понять, что к чему в этой белиберде, а она сладко спала в одиночестве на диване, роли не играет. И что я не приглашал, а просто был поставлен в известность, что она никуда не уйдет, пока не удовлетворит своего любопытства по части таинственной находки, тоже. Позор нам! Без побития камнями не обошлось бы.

А претензии по части пищи совершенно не к месту. Я ведь две недели отсутствовал и рассчитывал еще дольше. Специально все скоропортящееся предварительно сожрал или выкинул. Мне еще только протухших продуктов и плесени после возвращения не хватает. Я предусмотрительный и служанок не имею. Или уже завел? А кроме яичницы она что-то готовить умеет? А убирать-стирать?

— Ну как?

Любка сидела напротив, подперев щеку ладонью, и внимательно наблюдала за моим страшно интересным процессом поглощения пищи. Наверное, женщинам это в голову при рождении вкладывают. Моя мать точно так же сидела и смотрела, когда я домой приезжал.

— Вкусно, — честно сознался я, не упоминая, что после вчерашней беготни и чая с сухариками я и подметку от башмака съел бы и назвал вкусной. — Слушай, а к Араму мы так и не поехали. Неудобно получилось.

— Я утром протелефонировала и объяснила.

— Э… что?

— Работа, и все такое. Ты очень меня попросил подвезти и помочь. Страшно извинялся. Обещал дорогой подарок.

— А я просил?

Она посмотрела осуждающим взором, и я осознал: Очень Просил.

— Так что там за таинственные письмена и о чем будет сенсация?

— Да все больше платежки и расписки. Не слишком сложно догадаться, что пожертвования в партийную кассу. В чем смысл фотографировать — до меня не дошло. Во-первых, надо имена проверить, во-вторых, поговорить с кем-то в банке. Тоже изрядные сложности. Там очень не любят делиться информацией о чужих счетах с журналистами. Короче, толку от всего этого мало. Ясно, что не зря он собирал и старался. Компроматом пахнет, но все это дело сложное и долгое. Я в Германии слишком недолго и связей хороших не наработал. Ну не идти же напрямую к Леманну с вопросами? Если он у него работал, наверняка и компромат на начальника. Будет очень странно, если прозвучат честные ответы на столь дурно пахнущие вопросы.

Еще стоит попытаться поговорить с полицейскими насчет происшествия — вдруг чего интересного скажут. Шансов мало, но все бывает. Пока все, но это не на один день, и ничего сверхъестественного в ближайшие часы не предвидится.