Вильгельм Шульц - «Подводный волк» Гитлера. Вода тверже стали

— Слушай, Ганс, — раздраженно прервал его Гиммлер, — тебе чем поручено заниматься? Вот и делай то, что делаешь. А советы давать, знаешь, охотников море. Вот только отвечать потом никто из советчиков не стремится.

— Ладно, молчу, молчу… Так что, парню заказывать мундир гауптштурмфюрера?

— Да, — коротко ответил Гиммлер и ловко зашвырнул карандаш в фарфоровый стакан, стоящий на столе. И кивнул Рёстлеру, мол, ты так не можешь. Гулкий высокий звук отдался коротким эхом.

Мундир гауптштурмфюрера цур зее не произвел впечатления на Анну, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Ну что ж, не впервой. В таких случаях следует найти хорошую пивную, а дальше видно будет. Жаль, мотоцикл остался в Бресте. А Винтер уже уехал. Ничего, доберемся мы и до Бреста.

— О, герр гауптштурмфюрер! Пожалуйста, милости просим к нам, — защебетала владелица пивной, в которую он зашел наугад. Как и положено подобной даме, она знала толк в воинских званиях и разбиралась в проблемах, которые посещают героических ребят вдали от линии фронта. Но Ройтер ничего сейчас не хотел. Приключений на ближайшее обозримое будущее было более чем достаточно. И вместо группы веселых офицеров-танкистов с девицами подсел к уединившемуся в углу летчику.

— Простите, — вдруг начал летчик, — судя по пристежке, вы подводник, вы, наверное, сейчас возвращаетесь к месту базирования?

— Да, вы правы, именно так я и собирался поступить.

— Скажите, а где ваша база? Во Франции?

— Герр оберлейтенант, ну вы же понимаете, что это закрытая информация.

— Да, извините, я просто хотел вас попросить, если вдруг будете проезжать мимо Шербурга, не могли бы вы передать письмо…

— Знаете, я не уверен, что проеду именно мимо Шербурга… Хотя это место мне хорошо знакомо.

— Да? Ой, как замечательно. В таком случае, возможно, вы знаете местный гарнизонный госпиталь.

— Пожалуй, да, и довольно неплохо. Я лишь недавно оттуда выписался. А почему вы не хотите воспользоваться почтой, например?

— Да вы знаете, это долгая история… Наш полк завтра отправляется под Белгород, никто не знает, что будет дальше, а мне бы хотелось передать письмо одной девушке. Но, понимаете, я хочу быть уверенным, что она его получила. А по почте никогда не поймешь, доставлено ли оно, а уж тем более прочитано ли… А когда передаешь из рук в руки…

— Вы — берлинец?

Оберлейтенант кивнул.

— Говорят, берлинцам никогда не угодишь, — рассмеялся Ройтер. — Ладно, давайте ваше письмо, я не обещаю, что я сделаю это по дороге в базу, но на следующий день после приезда в базу я совершу туда небольшую прогулку. Есть у меня там… одно дело. Кому нужно передать письмо?

— Я сейчас все расскажу, — засуетился оберлейтенант и начал искать заветный конверт у себя по карманам. — Вот, может быть, вы ее даже знаете, если были в госпитале. Это чудесная девушка. Такая милая и простая. Зовут Марта. Медсестра.

«Что?» — Ройтер хорошо помнил, чему учил его Рёстлер: «Никогда не перебивай! Выслушай собеседника полностью, может, и вопросов задавать не надо будет…»

— Красивая, наверное…

— Вы знаете, да, потрясающе красивая, — у оберлейтенанта загорелись глаза. — Красивая фигура…

Ну Ройтер уже понял, о ком идет речь. «Красивая фигура», это, положим, преувеличение, или эвфемизм, употребленный при незнакомом человеке. Правильнее сказать «большие сиськи», все-таки красивая фигура предполагает некие идеальные пропорции, которых, впрочем, в реальной жизни не встречается. Только у статуй античных. А с ними того… ну неудобно… холодные и жесткие.

— Вот, — наконец оберлейтенант нашел что искал. На стол бухнулся пухлый пакет, а на него упала симпатичная открытка желтоватого картона с видом Курфюрстендамм. — Нет, это вот мне, — он подобрал открытку и спрятал, — а это вот вам. Передадите?

— Обещаю… Толстый пакет… Наверное, вам есть много что рассказать ей.

— Да, много, мы тогда не поняли друг друга, да и ребята говорили… ладно, неважно… А потом она прислала записку. Такую печальную записку. Вот… — Он снова вынул из кармана то, что только что туда так судорожно прятал. Открытка перекувырнулась тыльной стороной, и Ройтер увидел, как старательным ученическим почерком на картоне было выведено:

«Мне было с тобой очень, очень, очень хорошо, но вместе мы быть не можем. Не ищи меня. Это причинит только боль.

Спасибо, что ты был. Прости».

В углу неровно приклеились две шестипфенниговые марки «Присоединение Австрии» Ein Volk, ein Reich, ein Fuehrer.

— Мне потом ребята говорили — не бери в голову, она так со всеми крутит. Я не верю. Я вернусь в Шербург, обязательно ее найду.

— Герр оберлейтенант, скажите, а когда вы выписались из госпиталя.

— В начале апреля. Раз — два — три… Да! Три месяца прошло.

«Ка-а-а-кое говно!» — наверное, он должен был бы закричать нечто подобное и обхватить голову руками. Но не закричал. Как он, с его опытом и знанием женщин, мог так глупо влипнуть. Он-то считал те недели откровением, прекрасным даром богов, дыханием ангелов, которое по случайному стечению обстоятельств не задержалось в его судьбе, а лишь пронеслось над ней, оставив чудесные сны воспоминаний, а это были пошлые выкрутасы дешевой шлюшки, которая даже марки оптом покупает, чтобы такие письма писать… Такого Эрика, и та себе не позволяет… Хельмут, ты просто дебил! Ты недостоин ни орденов, ни звания, ни полученного образования… ты не достоин отвечать за жизни 50 человек! О, боже, боже! Этот несчастный оберлейтенант, наверное, умрет от горя, если я ему сейчас достану такую же… Да и нужно мне это? Дуэль с этим оберлейтенантом…

— Как вас зовут, камрад?

— Теодор Каулитц.

— Обещаю вам, герр Каулитц, ваше письмо я доставлю. Более того, я лично прослежу за тем, чтобы оно не отправилось в помойное ведерко, а было прочтено адресатом.

Ройтер принимал «девятку». [128] U-IX D — океанская подлодка для сверхдальних походов. Это означало, что поход будет долгим. Адмирал имел с ним короткую беседу, и, хотя никаких конкретных пунктов названо не было, было очевидно, что их отправляют в состав группы «Муссон» — на тихоокеанский театр. Пенанг. Ну ладно, пусть будет Пенанг. Все подальше от Берлина и Канариса. В новый экипаж набирались только добровольцы. Но из «стариков» отказались лишь некоторые. Ройтер никого не осуждал. Теперь они должны были умереть для всех. Родители, «вдовы», дети, у кого остались, получали солидные пенсии. Всех отпустили на неделю по домам — объясняться. Ройтер уже со всеми объяснился. Кроме…