Юрий Корчевский - Заградотряд времени

По всему видно было — готовились немцы к войне основательно. А ведь известно: исход крупных сражений в будущей войне закладывается в мирное время, задолго до ее начала.

Многочисленные ошибки руководства страны и ее Вооруженными Силами задолго до 22 июня 41-го, а затем очевидные просчеты генералов при ведении боевых действий в условиях хаоса июня — июля вели к одному поражению за другим. Потери в людях и технике оказались запредельными. За два месяца миллионы бойцов выбыли из строя в котлах, были рассеяны по оккупированным районам, попали в плен — эту трагедию назовут катастрофой 41-го года.

Последствия ее будут ощущаться в течение всей войны, а безответственное отношение к населению — и долгие годы после нее.

Все, кажется, до мелочей предусмотрели гитлеровские вояки, двинув армаду техники и миллионы немцев на нашу землю. А вот с особенностями нашей суровой природы промах вышел! Зима 41-го выдалась на редкость холодной.

Недооценили немцы морозы наши — здесь они не только с обмундированием промахнулись. Ошибка была изначально сверху заложена. По плану «Барбаросса» немцы Москву к зиме взять должны были. Потому в двигателях их машин масло летнее было — оно на морозе застывало. А попробуй машину или танк на морозе заведи! К тому же в Европе немцы к дорогам с твердым покрытием привыкли. А у нас такие дороги по пальцам перечесть можно. Как дождь пройдет — техника вязнет, ломается, следовательно, темп наступления сбивается. А когда глубокая осень подошла да морозы по ночам ударили нешуточные — совсем плохо стало. Днем танки и бронемашины с тягачами по грязи ползают, а ночью грязь между катками в бетонный монолит превращается. Любили немцы на своей гусеничной технике катки в шахматном порядке ставить — плавность хода лучше. Однако в России такое конструкторское решение выявило слабые стороны. Замерзнет грязь ночью — ломом не выбьешь. И каждая мелочь, не предусмотренная немцами — не учли специфику российскую, нам на руку играла. А главное — душу российскую, русский характер не учли, в расчет не взяли.

В первое время бойцов оторопь брала при виде наступающих цепей самоуверенных гитлеровцев. Не верилось, что их можно остановить. Порой офицеру, чтобы убедить отчаявшегося бойца в том, что наглого немца можно поразить из винтовки, самому приходилось доказывать это: смотри — смертные они, как и все, вон упал еще один. А теперь ты давай, не робей! Неуязвимость немецкого солдата — миф!

Мало-помалу мы научились воевать, научились бить врага. Дивились немцы самопожертвованию советских бойцов, идущих на амбразуры дотов, таранивших танки и самолеты врага, преодолевающих минное поле по телам павших товарищей. И не только по приказу или потому, что знали о заградотряде за спиной. Великая ненависть к непрошеным поработителям крепила дух и веру в правое дело, множила силы бойцов с комсомольскими или партийными билетами в кармане гимнастерки, у сердца. Это был феномен советского патриота, неведомый европейским армиям.

Если бы и у нас на фронте была такая техника и такое вооружение, как у них в начале войны, мы бы немца дальше границы не пустили. В окопах наших крайне не хватало средств уничтожения бронетехники: ружей противотанковых — единицы, не хватало гранат — бутылками с зажигательной смесью танки жгли. На Западе их «коктейлем Молотова» прозвали. Не любили их солдаты. Попадет осколок или шальная пуля в бутылку — сам живьем сгоришь, потому как не тушится ничем, пока состав не выгорит полностью. А танков немецких потому боялись, что бороться с ними нечем было.

Но перелом в войне, когда впервые затрещит хребет хваленого вермахта под Москвой, впереди. А пока — день за днем — шла непростая солдатская работа, в ожидании новых боевых приказов текли будни войны, ставшие частью моей жизни.

Притопал я в медсанбат, с помощью санитарки нашел палату, в которой лежал командир. В комнате человек двадцать лежало — не сразу его и признал. В исподнем, бледный, осунувшийся.

— Здравствуй, командир.

Я поставил подарки на тумбочку.

— Привет, Петя, — почти прошептал лейтенант.

— Ты много-то не говори, мне сказали — слаб ты еще, отдохнуть тебе надо, сил набраться.

— Кого на взвод поставили?

— Пока меня, только званием я не вышел.

Илья кивнул. Я вкратце пересказал ему новости — про рейд наш, про то, как «окруженцев» встретили, как гаубичную батарею разгромили. Потом про пленного офицера-артиллериста рассказал — что после допроса в штабе его расстреляли.

— Правильно сделали, — сказал раненый, лежавший на соседней кровати. — Они на нашу землю захватчиками пришли, что с ними церемониться? Туда им и дорога!

— Во-во! Всех бы их в этот овраг! — подхватил раненый с другой кровати.

Я повернулся на голоса. Оказывается, вся палата жадно слушала мой рассказ. Скучно в санбате лежать. О своих ранениях друг другу рассказали, сводки Совинформбюро прослушали, и — все. А тут — свежие новости с передовой, из первых рук.

Дальше уже сами раненые стали обсуждать, как, по их мнению, развернутся события на фронте.

— Техники бы нам побольше да боеприпасов вдоволь. Вот я — артиллерист. На день по два-три снаряда дают. Чего ими сделать можно? Только пристреляться, — подал из угла голос раненый.

Я прислушивался к словам раненых и видел — была в них горькая сермяжная правда. Слышали б ее и те, от кого зависело техобеспечение строевого полка на фронте…

Я попрощался с Ильей, пожелал всем раненым скорейшего выздоровления и вышел из душного санбата.

По улице неровным строем шли бойцы в новой форме — видать, пополнение. Они с интересом разглядывали вывески на зданиях города, неумело поправляя съезжающий с плеча ремень винтовки. Навстречу, натужно урча, ехал гусеничный тягач — тянул на тросе танк с развернутой назад башней.

— Принять вправо! — дал команду шедший сбоку колонны лейтенант.

Бойцы послушно сошли на обочину, с любопытством и ужасом разглядывая покалеченную боевую машину.

Я невольно замедлил шаг. Сердце сжалось — это была видавшая виды «тридцатьчетверка». Досталось же ей: люк-воздуховод над отделением силовой передачи сорван, через торчащий вверх кормовой лист просматривался почерневший от гари двигатель. Я попытался представить судьбу экипажа. В такой ситуации все зависит от того, успеют ли они за несколько секунд выскочить через люки.

С передовой за городом доносились редкие выстрелы — обычные будни прифронтового городка.

Я возвращался в разведвзвод, стараясь не думать о превратностях судьбы: что было, то прошло, что будет — увидим. Однако такого виража судьбы, который мне предстоял, даже я, привыкший, кажется, ко многому, не ожидал.