Анатолий Логинов - Танкисты из будущего

— Значит, товарищ Жданов, ви считаетэ, что Балтийский флот к военным действиям готов?

— Да, товарищ Сталин. Практически готов.

— Это харошо, товарищ Жданов. А как настроения в Ленинградэ? Нэт необходимости помочь оборонным заводам?

Пока Андрей Александрович рассказывает мне последние новости Ленинграда и области, а так же необходимые, с его точки зрения, дополнительные поставки, я, слушая и запоминая, продолжаю обдумывать необходимые меры. Не забыть, дада шени, про Бадаевские склады.

— Ми вам поможем, товарищ Жданов, — перечисляю действительно необходимое, что можно поставить сверх фондов для Питера. — Но у меня ест одын вопрос. Ви увэрены, что сделано все для сохранения запаса продовольствия? Если не ошибаюс, основные запасы сосредоточены у вас в одном местэ?

На это следует небольшой доклад. Понятно, в таком случае лучше не спорить, а отдать приказ в свое время. И пусть попробует не выполнить. Закругляю разговор и прощаюсь. Нет, но у него явно с сердцем не в порядке. Рука холодная, полнота излишняя. Надо бы врачам подсказать.

Подведем итоги. Судя по всему — человек в целом преданный, но с неба звезд не хватает. Если еще припомнить довольно-таки бездарно проведенную послевоенную кампанию по защите социалистического реализма в литературе, да странную близость к Вознесенскому. Получается, в итоге, что использовать стоит, но воли много не давать. От идеологии понемногу отстранить. Впрочем, какая тут идеология, война на носу. Придется использовать всех, кого можно. «Других людэй у мэня для вас нэт».

Да, еще что-то во время раздумий о Павлове в голове мелькнуло. Вроде о том, что надо бы припомнить всех, кто отличился и составить список. Нет, еще что-то… Ага, про попаданцев. Надо завтра с Берией встретиться и обсудить вопрос. Не прямо конечно, но так чтобы выявляли. Может быть не у одного меня странности в поведении появились. Потом, песни необычные, произношение… Как-то надо замотивировать это задание или нет? Лаврентий мужик умный, все равно ни слова не скажет. Будем полагать, что и не подумает лишнего, а если подумает — оставит при себе.

Опять всплывает мысль: «Нерационально мыслишь. Думай организованно». Нифига ж себе! Это реципиент меня строит! Но если подумать… признаю, в чем-то он прав. Действительно, растекся мыслию по древу. Все никак не привыкну.

Итак, на завтра — расширенная встреча с работниками авиапромышленности. А сегодня надо более тщательно проработать список перспективных генералов. Кого я помню? Так, Новиков, Голованов, Василевский, Ватутин, Конев, Рокоссовский. А Жуков? Жуков — несомненно, но надо будет после войны за ним присматривать. Помню, что у него головокружение от успехов началось. (Всплывает) Еременко? Не помню. Нет, вспомнил, обещал Гудериана разбить, но подвел. Кто еще? В ответ на этот вопрос всплывает множество незнакомых фамилий. Ничего себе, память у товарища, чуть ли ни всех генералов наизусть помнит. Но мне от этого не легче, ничего про большинство из них не помню. Ага, во еще трое знакомых — Штеменко, он про Генеральный штаб писал, Антонов, тоже генштабист и Говоров, артиллерист. Последний еще и фронтом покомандовал по-моему. А вот Кирпонос погиб в Киевском котле. Маймуно виришвили, никого больше не помню. Вот ведь память проклятая. Даже о тех, кого вспомнил, подробностей вспомнить не могу.

Но за Павловым точно посмотреть надо. Помню, что он управление частями потерял, а в его округе больше всего самолетов немцы уничтожили. Надо ему хорошего начальника штаба послать, наверное. С Борисом Михайловичем и Тимошенко посоветоваться и послать. Да и по линии Особого Отдела поплотнее за ним пусть присмотрят. Менять пока не будем. Да и не на кого, по большому счету.

Надеюсь, что это все же сон. Иначе можно сойти с ума. А если не сон? Тогда будем жить, черт побери. Пусть эта сволочь, которая всё это сотворила не надеется… Не дождется. Будем жить, товарищ Сталин, будем жить. Машинально встаю, прохаживаюсь по кабинету и, подойдя к столу, достаю из него последовательно: трубку, пачку папирос «Герцеговина Флор», спички. Ломаю пару папирос, набиваю трубку, прикуриваю. Хорошо! Чего-о? Я ж не курил. Теперь, значит, курю…

Ладно, пора идти. Ждут.

Эх, а ведь сильно волнуюсь. Как бы чего не ляпнуть сгоряча-то. Аплодировали, кстати, не так уж и долго, дисциплинированно прекратили, как только я место в президиуме занял. Военные. Так послушаем, что нам сегодня расскажут. Не, доклад и поинтереснее мог быть. Как его? Вспомнил — начальник военно-учебных заведений генерал Смирнов. Надо подумать, кем заменить. Явный бюрократ, мне кажется. А Калинин молодец — кратко и по существу выступил. Вот товарищ Тимошенко и меня объявил.

Перехвалил я, кажется, дисциплину наших командиров. Ну, хватит аплодировать, дайте же мне начать говорить:

— Товарищи командиры! — сразу наступает тишина. — …Я буду говорить прямо, без дипломатических протоколов и политических умалчиваний. Мирная передышка, которою нам удалось отвоевать своей политикой, заканчивается. Мирная передышка, которая позволила нам развить оборонительную промышленность, отодвинуть наши границы на запад, усилить нашу армию, фактически закончилась. Национал-социалистическое руководство Германии, движимое классовой ненавистью социализму, ненавистью к первому в мире государству рабочих и крестьян, готовиться напасть на нас. — Зал замер от неожиданности. Не ожидали такой откровенности? Бегло описываю обстановку, заметив попутно, что немцы сосредотачивают войска у наших границ. — Но и мы не теряли время, товарищи командиры. Товарищи, вы покинули ряды армии три-четыре года назад, теперь вернувшись, вы не узнаете ее. Красная армия уже не та, что была три-четыре года назад. Что представляла из себя Красная Армия три-четыре года тому назад? Основным родом войск была пехота. Она была вооружена винтовкой, которая после каждого выстрела перезаряжалась, ручными и станковыми пулеметами, гаубицей и пушкой, имевшей начальную скорость снаряда до девятьсот метров в секунду. Самолеты имели скорость чуть больше четырехсот километров в час. Танки имели тонкую броню, защищающую только от снарядов тридцатисемимиллиметровых пушек и пуль. Наша дивизия насчитывала бойцов до восемнадцати тысяч человек, но это не было еще показателем ее силы. Теперь стало в дивизии пятнадцать тысяч человек…. Раньше в Красной Армии было сто двадцать дивизий. Теперь у нас в составе армии триста дивизий. Сами дивизии стали несколько меньше, стали более подвижными… Из общего числа дивизий — треть механизированные дивизии. Об этом не говорят, но это вы должны это знать… — обобщенно описываю изменения в вооружении, пиаря новую технику, заодно напоминая, что старую тоже надо использовать, пусть во второй линии, пусть для развития успеха, но использовать. От техники плавно перехожу к обучению как ее владением, так и вообще военному делу. Обе памяти и моя, и реципиента прямо таки вопиют о наших недостатках в этих вопросах: — Но, товарищи, нельзя научиться применять новую технику, не изучая ее. Здесь выступал докладчик товарищ Смирнов и говорил о выпускниках, об обучении их на новом военном опыте. Я с ним не согласен. Наши школы еще отстают от армии. Обучаются они еще на старой технике. Вот мне говорили, что в Артиллерийской академии обучают на трехдюймовой пушке. Так, товарищи артиллеристы? — спросил я и неожиданно услышал из первого ряда возражение начальника Артиллерийской академии Сивкова: «Нет, товарищ Сталин, мы изучаем новейшие пушки». Подобная дерзость вызвала у меня вспышку злости: — Прошу меня не перебивать. Я знаю, что говорю. Я сам читал конспекты слушателя вашей Академии. Обучать на старой технике нельзя, — продолжаю, пытаясь уловить реакцию зала, — обучать на старой технике и на основании старого опыта — это значит выпускать отстающих людей. Этому отставанию способствуют также утвержденные программы обучения. Ведь чтобы обучать новому и по-новому, надо изменить программу, но для этого надо много работать. Куда легче учить по старым программам, меньше забот и хлопот. Наша школа должна и может перестроить свое обучение командных кадров на новой технике и использовать опыт современной войны. Наши школы отстают. Отставание это нужно ликвидировать, — тут меня прерывают, как писали в советские времена в протоколах, долгими, продолжительными аплодисментами, переходящими в овации. Немного продолжаю по обучению, прямо напоминая, что знания, данные в процессе обучения, требуется развивать самостоятельно. Однако этот абзац почему-то аплодисментов не вызывает. Странно.