Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

— Тот мне не гость, кой чёрную думку держит — царёво добро смердам пораскидать!

Выводков ушёл, хлопнув изо всех сил дверью, разыскал подьячего из отряда и усадил его за цидулу царю.

С пеною у рта выбрасывал он слово за словом и подгонял нетерпеливо подьячего.

— Ещё обскажи: «А видывал яз, царь-государь, како из-за лепёшки, что пожаловал яз единому смерду, стая людишек, яко лютые волки, насмерть погрызлась…» И ещё обскажи: «Да и видывал яз, како приказные, егда умрёт един в избе, со живыми ту избу заколачивают. И тако беззаконно и прелюто отходят в живот вечный живые со мёртвыми. А те приказные на сетования мои рекут словеса непотребные: поколику-де оставить живых в избе, мором поражённой, — разнесут они смерть по многим людишкам. А то ли Божье и царёво дело — без вины христиан в моровых избах держать?» И ещё обскажи, Ондреич…

Подьячий трясся от страха и, то и дело крестясь, вскидывал на розмысла умоляющий взгляд.

— Не токмо ты, а и яз за цидулу сию живота лишусь. Опамятуйся!

И, окончив цидулу, упал на колени перед киотом.

— Перед Богом пророчествую: не по-твоему будет, а како велось, тако застанется.

Он долго и обстоятельно доказывал, что царь, прочтя челобитную, немедля бросит в темницу обоих, а хлеба холопям всё равно не даст.

— И при былых великих князьях посещал Господь землю московскую. А князья и монастыри, да и сами митрополиты, зерно то зело берегли, сдожидаючись, покель можно до самого вершинного края цену ему поднять.

Ему удалось наконец убедить Василия не посылать сейчас челобитную, а припрятать её и дождаться удобного случая.

Далеко от вотчины опального князя Сабурова Выводков обогнал отряд.

Встревоженные людишки повыскакивали из клетей поглядеть на бешено мчащегося по починку всадника.

Василий остановился у бора и, спрыгнув с коня, скрылся в овраге. В покосившейся клети он не нашёл никаких признаков жизни. На ворохе перегнившего сена дремала сова. Почуяв человека, она в страхе метнулась в угол, забилась под подволокой и, вырвавшись в оконце, слепая от света, заплакала где-то высоко над головой. На полу, покрытые плесенью, валялись забавы Ивашки. В источенном брюхе деревянного конька тоненько попискивал мышиный выводок.

В полумраке повлажневшими глазами шарил Василий по сену. Какая-то непонятная сила толкала его подойти ближе. Он сделал шаг и, опустившись на колени, разобрал тряпьё.

Холодея от ужаса, розмысл отпрянул в сторону: на него глядел оскалившийся человеческий череп.

У клети толпились холопи, не смея переступить через порог.

Выводков уткнулся лицом в тряпьё и не шевелился.

— Да то ж рубленник Васька, — шептались людишки и тихо звали: — Василий, а Вася! Опамятуйся, Василий!

Не дождавшись ответа, они, преодолевая страх, вошли в клеть и вывели розмысла на воздух.

К бору скакал отряд.

Ондреич ворвался в кучку людей, окруживших Василия.

— Лихо? — взволнованно спросил он, ни на кого не глядя.

— Где взяться добру?…

Дети боярские остановились на ночлег в починке.

Розмысла увёл к себе в избу знакомый рубленник.

Разговор не клеился. Гость сидел понурясь и как будто чего-то ждал. У порога переминался с ноги на ногу подьячий.

— Мор, сказываешь?

— Он, батюшка, он, окаянный!

Ондреич с глубокой печалью поглядел на Выводкова.

— Пошли бы мы, дьяк.

— Пошли, Ондреич…

Но ни розмысл, ни подьячий не двинулись с места.

— Тако вот, — протянул хозяин, чтобы что-нибудь сказать.

— А коли померла? — усиленно зажевал ус подьячий.

— Кланя-то? Да, почитай, вскорости после отхода князя в украйные земли.

Рубленник забарабанил пальцами по столу и насмешливо поморщил нос.

— Чаяли — при служилых вздохнём повольготнее. Ан нет! Не с чего радоваться и ныне.

Он помолчал и перевёл разговор на покойницу.

— Всё тебя поминала… Обернётся, дескать, домой, ужо заживём. Слух ходил, что сам великой князь примолвил тебя!

Подьячий присел к столу и, сжав руками грудь, упавшим голосом выдавил:

— А мальчонка?

— Ивашка-то?

Хозяин перекрестился на потрескавшийся от сырости образок.

— Множество татарва крымская в полон людишек угнала.

Василий съёжился, точно от жестокого холода, и натянул на голову ворот кафтана.

Подьячий склонился к уху рубленника.

— А мальчонка-то, дьяков мальчонка?

— Вестимо, и его, сермяжного, угнала саранча некрещёная.

В Углицком уезде, в отчизне князей Ушатовых, согнали из деревушек в лес сотни холопей. Ночью и днём стоял в чаще необычайный гул. Одно за другим падали вековые деревья. Встревоженное зверьё ушло в дальние дебри; с отчаянным писком птицы беспрестанно кружились над головами людей, падали камнем на колючие сучья, пытаясь вызволить из придавленных гнёзд задыхающихся птенцов своих.

Выводкова охватила кипучая жажда работы. Он падал с ног от усталости, засыпал на ходу, но не давал себе ни минуты для роздыха.

— Сробить! Содеять крепость на славу и бить челом государю, обсказать всё без утайки про все великомученические кручины! — вслух выкрикивал он, чтобы заглушить в себе главную муку — воспоминания о жене и Ивашке.

В минуты, когда тоска по погибшей семье становилась невыносимой, он бешеным вихрем мчался верхом по безбрежным степям до тех пор, пока не падал замертво конь, или, добыв из княжьих погребов вина, устраивал в лесу разгульный пир.

Людишки, заслышав разбойные посвисты, немедля бросали работу и весёлой гурьбой спешили к закрутившему розмыслу.

От зари до зари лились рекою вино и песни. Пьяный Василий, разметавшись на траве, исступлённо колотил себя в грудь кулаком и залихватски выбрасывал в небо, покрывая других:

Разнобоем, но могуче, в свою очередь стараясь перекричать запевалу, ревели работные:

И все перескакивали неожиданно на казацкую:

Дети боярские возмущённо уходили тогда с пирушки.

— Дьяк, а каки песни играет! Чисто казаки разбойные.

А Ондреич, хмельной и весёлый, плевался им вслед и с поклоном подносил холопям вина.

— Пей, веселись, православные, покель мы с розмыслом живы.

Связанный в плоты лес сплавлялся по Волге вниз, к месту постройки.

Шатёр Василия был завален бумагою и пергаментом. Розмысл набрасывал план за планом, но каждый раз, неудовлетворённый, зло рвал в мелкие клочья наброски. Для большей ясности он поставил перед шатром потешные стены с круглыми выемками-кружалами, в которых должны были помещаться кладовые с входами изнутри, и по этим образцам точно возводил, уже с работными, подлинные стены.