Владимир Лебедев - Царский духовник

- Что же, богатыри мои славные! - взговорил свет-Володимер князь. - Кому на бой идти со Змеем-Горынычем? Чей ныне черед богатырский в чисто поле ехати, себе славы добывати, князю вашему чести? Ты, богатырь матерой, Илья Муромец, намедни Соловья-разбойника осилил; ты, младой Алеша Попович, Девку-богатырку полонил, да и все вы, други, вдосталь в чистом поле наездились, вдосталь себе славы добыли…

Как тут быть, как умом раскинуть?

Поднялся тут дядя княжий Добрыня Никитич, князю киевскому в пояс кланяется, на немилость жалуется:

- Обошел ты меня, княже, среди семьи богатырской! Ни разочка не спосылал ты меня, дядю старого, в чисто поле, на подвиг богатырский… Али силы у меня менее, али меч мой кладенец иступился, из ножен не вынимаючись?

Взговорил тогда свет-Володимер князь, улыбаючись, головой качаючи:

- Ин быть по-твоему, дядя старый, богатырь Добрынюшка! Разомни свои кости старые, распотешь свою силушку давнюю. Тебе, старому, на Змея-Горыныча боем идти, во чисто поле ехати.

Ну вот, детушки, оседлал богатырь Добрыня Никитич коня сивого, доброго, вооружился мечом-кладенцем и выехал старый богатырь в путь далекий.

Ехал он лесами дремучими, песками сыпучими, мхами холодными, полями-лугами зелеными… Долго ли, коротко ли - засинел пред очами богатырскими широкий Волхов, по быстрине волна идет с пеной белою, шумит-говорит богатырю удалому:

- Ой, куда ты собрался, Добрынюшка! Ой, секи ты коня борзого плеткою шелковою - пусть уносит тебя конь верный от широкой реки Волхова, от пещеры чудища Змея-Горыныча.

Отвечает богатырь волне белопенной говорливой:

- Не боюсь я вашего Змея-Горыныча! Коль на страшный бой вышел богатырь киевский, - не повернет он назад коня борзого: срам великий будет ему пред товарищами, перед князем свет-Володимером!

Ближе, ближе пещера змеиная; слушать стал богатырь киевский: спит, видно, Змей-Горынчище - далеко по реке от пасти его храп разносится… Как ударит богатырь коня борзого плетью шелковою, как вскочит добрый конь на самый-то бугор перед пещерой змеиною… Глядит богатырь - дивуется: никогда этакого чудища не видывал… Из пасти у него языки красные свесились, чешуя-то на солнышке зеленью отливает… Недолго дожидался Добрынюшка; проснулось чудище, шесть очей зеленых открыло, тремя пастями зашипело, защелкало, взговорило человечьим голосом:

- Чтой-то русским духом пахнет? Чтой-то за богатырь ко мне пожаловал? Видно, богатырь из княжеских, из киевских: жирен богатырь, одним махом я его слопаю!

- Ай, не хвастай, Змей-Горыныч, - молвил Добрынюшка. - Кого слопаешь, а кем и подавишься!

Вставало тут чудище на ноги, разевало пасти свои острозубые, налетало оно на Добрынюшку. Вынимал тут Добрынюшка свой меч-кладенец, напрягал тут Добрынюшка всю силу богатырскую, одним махом переднюю голову змеиную отрубал… Заалел берег зеленый, заалели волны синие от крови змеиной… Завопил Змей-Горынчище, налетал он вдругорядь на Добрынюшку; вдругорядь сносил Добрынюшка вторую голову змеиную.

А как третий раз пришел, - поскользнулся, упал конь богатырский, и насело чудище на Добрынюшку… И рычит Змей-Горынчище:

- Хоть одною пастью, а тебя, богатыря, слопаю!

Взмолился тут Добрынюшка, на земле кровавой лежучи, смерти в очи глядючи:

- Спасите, помогите, святые угодники киевские!

Помогали тут богатырю святые угодники: сшибал он с себя злое чудище, на ноги резвые вскакивал, одним махом последнюю голову змеиную отрубал… Садился он на коня своего борзого, растаптывал конь богатырский подковами железными тело змеиное; рассекал Добрынюшка чудище на полста кусков, разметывал Добрынюшка те куски на все четыре стороны… А куда падала нечисть змеиная, там вырастала, детушки, чертополох-трава и лопух-трава… А где лежали головы змеиные, там стала трясина болотная непроходимая… Видите, детушки, как сильна молитва перед Господом. Не помолись богатырь - слопал бы его Змей-Горынчище…”.

Слушали малыши былину старого священника, в перепуге жались один к другому, голосами тонкими вскрикивали. Прежде всех осмелел Тимоша, взмахнул он ручонкой загорелой и спросил батю:

- Так, что ли, рубил Добрынюшка головы змеиные? Коли большой стану, тоже богатырем буду…

Засмеялись, зашумели ребята, почали все кричать, на Змея-Горынчища похваляться…

- Нишкн'ите , детушки, - молвил им старец, - да ступайте домой скореича. Вон там ко мне мужички идут, видно, за нуждой какою.

И впрямь, подошла скоро к священнику старому целая гурьба мужичков своих, сельских; был тут и первый богатей по селу - Ванюха Рыжий, был и Терешка Кривой, и Семка Дюжий, и еще много других, все-то знакомые, все-то прихожане старого священника… А позади гурьбы мужичьей шел, переваливаясь, в зипуне синем староста губной Данила, по прозвищу Долгонос. Прозвали губного этак за то, что любил он всюду соваться, во всякое дело входить, все вызнавать да выведывать. Над тремя селами богатыми был Данила Долгонос н'абольшим, собирал он с люда деревенского поборы всякие: и земельные, и звериные, и рыбачьи.

- Вот, батя, рассуди нас!

- Прижимает нас губной!

- Усовести ты его, Долгоносого!

- К тебе, батя, за помогою!

Галдели мужики десятками голосов хриплых; хлебнули уж они с утра браги хмельной и неуступчивы были.

- Не понять мне вас, - молвил погромче старый священник. - По одному говорите, а прежде всех ты говори, Данила губной, зачем наехал?

Приосанился Данила, пояс оправил, заговорил густо и гулко, словно из бочки:

- Недодано тут у них малость пос'ошного… А тут, вишь, упираются… И чего галдят - Господь хлеб'а хорошие послал…

- Вот тебе крест святой, батя, - все-то мы отдали; прошлый раз наезжал он, обобрал все д'очиста! - молвил Ванюха Рыжий, вперед выдвигаясь.

- Мне что! - сказал губной. - Не для себя ведь я поборы-то веду. Не давайте, пожалуй; так я и дьяку приказному скажу, а он до боярина, а боярин до воеводы доведут. Себе ж на шею беду накличете.

Еще пуще осерчали мужички, закричали, забранились.

- Стойте! - воскликнул старец. - Чай, у губного-то бирки с собою захвачены? Вот и поглядим, что на тех бирках нарезано…

Вынул Данила из-за пазухи дощечки малые деревянные, на коих отмечал надрезами да насечками поборы свои.

- Вот гляньте, - молвил он, - вишь, с вашей стороны одной насечки нету. А вот прошлый раз надрезал я три палочки; чай, помните?

Взял батя из рук его бирки счетные, сам поглядел и мужичкам показал, каждому особливо; каждого спросил: “Верно ли, помнишь ли?”. Почесывали мужички головы, лбы морщили и один за другим отвечали старому священнику:

- Кажись, так, батя.

- И впрямь, запамятовали.

- Наш грех, батя.

- Ну что ж? - кротко улыбаясь, сказал старик. - Хлебушко у вас есть; ступайте да отсыпьте губному что положено! Нечего душой кривить перед боярином да воеводой.