Владимир Лебедев - Царский духовник

На Кулишке, на Варв'арской улице, несметная толпа народа собралась… Царило в той толпе смятение: дикие вопли, пронзительный плач, проклятия, скрежет зубовный - все смешивалось в ужасный гул, в шум, наполнявший каждую душу трепетом… От Кремля, и от Белого города, и от Китай-города неслись целые тучи дыма, пронизанного багровыми искрами; приносил ветер и целые груды горячего пепла и тлеющей золы. Перепуганный народ тщетно старался разобрать, где начинается и где кончается страшный пожар. Вся Москва златоглавая обратилась в этот день печальный в океан пламенный, которому, мнилось, не было ни конца, ни края…

По Варв'арской улице, у домов самых, лежали горы рухляди домашней, которую погорельцы, не щадя жизни, вытащили из домов, объятых пламенем; лежали тут же и ушибленные, и обожженные, стонали они во весь голос, плакали на судьбу злосчастную, молили Господа Бога о защите, протягивали к прохожим руки умоляющие.

Возле богатых хором старого посадского Нила Столбунова всего более было навалено всякого скарба домашнего; и сам Нил, зажиточный, кряжистый старик, велел домочадцам своим загодя все пожитки вынести, пока еще хоромы не занялись, и соседи его тут же навалили всю рухлядь свою - не пройти было среди развала великого.

Старуха-мать старого посадского, у которой уже с десяток лет тому назад ноги отнялись, лежала на улице, на толстой кошм'е , и криком кричала:

- Спас милостивый! Огради жилье наше, спаси малых детушек!

Подле нее жена Нилова тоже в слезах разливалась, тоже вопила-причитала жалобным голосом:

- Святые угодники! Спасите и помилуйте!

Сам старик Нил, глядя на постройку свою крепкую, что он годами целыми складывал, на что он деньга за деньгой, горб натуживая, копил-накапливал, говорил густым голосом прерывистым:

- Почто, Господи, наказуеши? Чем прогневал я Тебя, Господи?

А кругом кишела, кричала, выла и вопила несметная толпа народная. Обезумели москвичи перед бедой внезапной: никогда еще не было на Москве такого пожара страшного… Случалось, что выгорал Кремль, что обращался в пепел Китай-город, что один пепел оставался от Белого города, - а на этот раз все пожрал, сжег и истребил пламень ненасытный… Лихие люди нажиться торопились: тащили добро погорельское, разбивали бочки с вином и медом, тут же допьяна напивались, наряжались в зипуны дорогие, бренчали чужой казной серебряной… Не было на них управы и удержу!..

Старик Нил только что из подвала укромного вынес бережно кубышку заветную, положил ее возле старухи-матери: авось-де от больного человека тащить не станут - посовестятся! Положил, а сам отвернулся - посмотреть, откуда ветер дует, полетят ли искры на кровлю деревянную… Тем временем какой-то дюжий парень, весь в лохмотьях, к той самой кубышке подобрался, и никто его в тесноте да смятении не приметил… Сцапал он ручищей грязной, жилистой кубышку тяжелую, встряхнул ее что было мочи: зазвенело серебро в кубышке объемистой… Широко улыбнулся грабитель, стал кубышку под лохмотья прятать - будет на что выпить в кружале замоскворецком! Тут, как на беду, оглянулся старик Нил и сразу грабеж увидел… Екнуло у старика сердце стяжательное, зарычал он по-звериному, бурей кинулся на разбойника-грабителя… Стар был скупой посадский, но еще не ослабели руки его: крепко сжал он горло парню одной рукой, а другой стал его бить по голове косматой… Бьет, а сам кричит:

- Помогите, православные! Деньги грабят!

Будь то в обычную пору, - сбежались бы отовсюду соседи, изымали бы вора-разбойника; а в такой сумятице никто даже крика стариковского не слышал, у всех свое дело было; а пожар-то все разгорался, все свирепел…

Опомнился дюжий парень от напора нежданного, в ответ ударил он Нила старого со всей силы по голове седой - ударил раз, ударил другой, ударил третий… Пошатнулся старый посадский и навзничь грохнулся; даже не хватило силы у него еще раз о помоге крикнуть… Обрадовался грабитель, крепче к себе кубышку прижал и прочь бежать хотел… Вдруг чья-то рука властная с необычайною силой его остановила - сразу на месте приковала… Раздался над ним голос грозный и мощный:

- Нечестивец! Какое время избрал ты для хищения неправого!

В испуге великом обернулся парень и увидел перед собой суровый лик старца неведомого… Ярким огнем палящим горели очи карателя нежданного; руки его дряхлые сжимали, как железные, дюжие плечи грабителя!.. Ни слова не мог вымолвить хищник свирепый: в самую душу, в самое сердце проник ему грозный взор старца, и объял его трепет несказанный. Бросил он добычу свою неправедную, лицо ладонями закрыл и бежать пустился.

Поднял старец кубышку Нилову и старику подоспевшему ее подал, да притом глянул он взором проникновенным в глаза скупцу старому, перстом ему погрозил и тихо промолвил:

- Спасено достояние твое; радуйся тому, старик! Только помни, что стяжателям корыстным не войти в Царство Небесное.

Смутился старый посадский и не сразу взялся он за кубышку свою дорогую: сильно что-то неведомое удерживало его… Но потом, как почуял он в руках своих серебро накопленное, пробудилась в сердце его алчность обычная, и впился он пальцами в добро свое, словно коршун дикий… Еле-еле смог он пролепетать устами дрожащими:

- Спаси тебя Бог, старче! Пожертвую я на монастырь твой две гривны серебряные, а ежели мало, тогда, пожалуй, и больше дам.

- Не приемлет Господь дара насильного, - отвечал ему строго старец неведомый. - Ни единой деньги медной не примет от тебя: знает Он, человековидец, что наполнено сердце твое корыстью и стяжательностью, и скудной доли от богатства твоего не надобно Ему… Старый ты человек, в могилу смотришь, а от мирского прельщения оторваться не можешь! Оставайся при деньгах своих - и их Господу Богу не надо!

Застыдился тогда старый посадский: до самого сердца проник ему грозный взор старца… Дрожащими руками поспешно открыл он дорогую кубышку свою, полной горстью, не считая, вынул оттуда монеты серебряные и, глядя на старца очами слезными, протянул спасителю своему дар искренний… Улыбнулся тогда старец светлою улыбкой, в обе пригоршни взял деньги у купца старого, спрятал их в рясу свою черную и молвил приветливо:

- Такой дар приемлет Господь. Раздам я серебро твое братии неимущей, и будет та братия молить Господа Бога за душу раба Божия Нила…

Повернулся старец и пропал в толпе шумной; долго-долго смотрел вслед ему старый посадский.

На самом конце Варв'арской улицы, у забора ветхого, лежал, всеми покинутый, всеми забытый, некий парнишка-недоросток… Был он сирота круглая; день-деньской ходил по Москве многолюдной, просил пропитания себе Христовым именем. Люди добрые привечали сироту, приголубливали, давали ему краюшку хлебца ржаного, одежонку какую-нибудь ветхую, в морозы сильные да в дожди проливные ночевать его оставляли - и так жил себе парнишка, с голода не умирая. Знали его повсюду в пригородах московских и прозвище ему дали Сенюшка-бездомный. Ни в чем его худом не примечали; был он набожен и благочестив, ко всякой службе в Божий храм ходил.