Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

Ординарец поглядывал на старичка и хрустел леденцами. Правда, он и поделился с прогрессором, нашел у хозяйки блюдечко и сыпанул туда горсть. Обычные леденцы, как барбариски, только маленькие. Эти, как их, монпансье. Такие же мерзко–красные. С улицы тянуло паленой шерстью – Крысюк и Мирон–каторжник смалили соседскую свинью. И не абы как, а соломой, для придания салу вкуса и аромата. Простые сельские радости жизни.

Паша тихо проклинал сельский быт. Сначала просыпаешься от женского визга, потом видишь причину: Палий наглядно пояснил своей супруге поговорку – недосол – на столе, пересол – на голове. Вывернул ей на голову кастрюлю с остатками борща, хорошо еще, что холодную. Потом вместо какого–нибудь полезного занятия, в гости пришел некий Григоренко, в трофейных галифе и драной куртке, с пятнадцатью часовыми цепочками на пузе. А часов у него и не было. Он просто собирал цепочки. И, вместо того, чтоб поздороваться или хоть для приличия поговорить о грядущем урожае капусты, с порога брякнул:

– То ты в разведку пойдешь или за жинкиными юбками сховаешься?

Жена, которая уже сняла капусту с ушей, замолчала.

— Не поняв, – Палий обернулся к незваному гостю, с тряпкой в левой руке. А вот в правой, недавно зажившей, он держал кольт, стволом вниз.

Григоренко икнул.

– По–моему, ты не Клим.

– Та нет, – Палий уронил тряпку, чуть отдвинулся вправо.

– Та вижу. Положь пистолета! Я ж не грабить пришел.

– А хто тебя знает? Если ты от Ворона, то я сам до него пойду. Уберу и пойду. А если нет, так я Мурку твоей печенкой накормлю.

Мурка утвердительно мяукнула.

Григоренко почесал в затылке. Ему не нравилась эта хата, эта баба, которую загораживал собеседник и кошка в придачу. А еще ему не нравился мужик на табуретке, который молча в него целился. Вороновец развернулся, плюнул за порог и зашагал к более покладистым людям.

Ворон сидел за столом и ел соленые огурцы, вылавливая их ножом из банки по одному. Атаман тянул время. Со своими бойцами атаковать Могилу – бесполезно. Гонец к Ляховскому уже поехал, но его что–то долго нет. А, судя по рассказам недобитого повстанца, Негода своих держит в полной боевой готовности. Только вот ну очень интересно, как этот недобитый смог уйти? И не шпион ли он часом? Да только что забыл полещук у донских казаков? Они его и понимают через три слова на четвертое. Если это – шпион, то есаул – дурак.

А, вот и Григоренко несется на всех парах. За ним идет какой–то местный в кожанке. За местным – якась жиночка бежит. Эге, а местный – знакомый. Этот, как его, который у эсера в адъютантах ходил. От жиночки отмахнулся, в дверь стучит. Заходи, заходи. Посмотрю, шо ты за один.

Палий толкнул противно запищавшую дверь. Хоть бы олией петли смазали. Так, Ворон ест, а второй, в цепочках, на лавке сидит, глазами хлопает.

– Ты ж с зубодером ездил?

Палий кивнул.

– Ты шо, немой?

– Не.

– Кто–то еще из твоего отряда уцелел?

– А я знаю? Там такое было, шо свои яйца потеряешь и не заметишь.

– Шутник. Дошутишься, сынку.

Палий дернулся, но промолчал. Ну старый человек, действительно в отцы годится. «Теоретически», как говорил гимназист Митенька, куда ж он, сволота, делся.

– А скажи ты мне, хто это вчера приполз? Казав, шо расстреляли, да стреляли плохо, вот он и уповз. Шось худющее да бледное, и волос светлый. Такого не помнишь?

– Шульга. Та успокойтесь, дядьку, то наш человек. Он офицерье еще на царской войне изничтожал. В спину одному стрельнул, да гранату в труп кинул, шоб не нашли. Чи вы его вже в Могилев?

– Нет. Если не помер, так в той хате, де двери зеленые. И скажи мне еще – а у Негоды только одна пушка?

– Гаубица одна, и до хрена и ще трошки казачни.

В дверь заглянул еще один вороновец, заляпанный грязью по уши.

– Ну шо?

– Та дайте прочухаться, – разведчик нагло налил себе самогонки и выхлебал без закуски, – Ляховский пострелял Негоде конных, осталась на станции пехтура и их гаубица.

Палий заулыбался.

– А хто сказал, – Ворон дожевал последний огурец из банки, – шо мы их будем атаковать в лоб?

— Так шо, отступать? У Ляховского раненых по всем хатам.

Атаман тяжело вздохнул, отодрал перчину из венка под потолком, сунул осовевшему разведчику.

– Закусюй и помовч. Надо подумать, як им диверсию сделать.

Григоренко молча встал и вышел, чистить еле живую лошадь разведчика.

Палий подумал. Подумал еще раз.

– Гаубицу покурочить – пойдет?

Почти заснувший разведчик поднял голову, Ворон повернулся на стуле.

– Та хто ж это делать будет?

– Есть у меня один, дуже умный. От он и сделает.

– А сможет?

– Та успокойтесь, дядьку. Сделает.

Паша сидел в чужой хате, и ощущал себя полным идиотом. Делать ему было совершенно нечего – корову он и так доить не умел, без него справились, гужевой транспорт сыт и вычищен до блеска. В хате, кроме него, не было ни одной живой души, даже кошка ушла к соседям, на их жирненьких мышей. Флаг Ворона наводил на определенные мысли, а его наглые бойцы только усугубляли эти самые мысли. Да еще и Палий ушел к Ворону. А если его за наглость к стенке поставили?

– Есть дело.

Прогрессор подскочил от неожиданности. Так задумался, что не заметил, как в хате дверь открылась. Палий. Интересно, что у него за дело? Вряд ли электрификация деревни.

– Та не трусись. И такой вопрос – ты замок у пушки снять сможешь?

Прогрессор похолодел.

– А почему именно я?

– А Семенов–танкист сейчас не может. Он до сортира час идет, куда ему кота кормить?

– Какой танкист? Какого кота?

– Ото есть така железна коробка, ездит на керосине, заместо колес – таки ленты широкие, и в нее внутри пулемет запхан. Танк называется. А Семенов еще в ту войну, когда Николашка с германцами горшки побил, угодил в те части, шо во Францию попали. Там те танки и научился и водить, и стрелять. Он же малой, щуплый, вот ему и удобно.

– Я знаю, что такое танк. При чем тут кот?

– А еще анархист. Того кота звать Саботаж. Теперь понял?

– Понял, понял, – нехорошее предчувствие окрепло и расцвело в душе у бывшего студента.

– То й добре, что понял. Идешь к Ворону, и вы с ним быстро обдумайте, как лучше покормить кота.

Видно, прогрессор изменился в лице, потому что Палий только руками развел.

– Да не бойся. Тебя ж не заарестуют, а убьют.

Паша героическим усилием воли заставил себя молча кивнуть, а не обозвать товарища куском идиота. Утешил, что называется. И так на улицу выглянуть лишний раз страшно. Почему это должен делать именно он? Другого повстанца не нашлось? У меня часы сломались! У меня – прогрессор побежал вслед за махновцем, потому что это уже было не первый раз. Хорошо, стресс, риск, жуткие местные жители – но почему Паша не мог вспомнить, что делала его мать в выходные? И отец тоже. Что они делали вечером в выходные? Что, мать его, стояло на специальной тумбочке в гостиной с голубенькими обоями? В розетку включается, по нему еще кино показывают. Телевизор. А ведь не в первый раз Паша забывал что–то из нормальной жизни, где махновцы были только на старых фотографиях…