Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

И Бондаренко уже сменился с поста, спокойно идет по улице, это хорошо. Хотя он даже на пожар бежать не станет, у человека непрошибаемый характер. Но если бы он что–то заметил, он бы точно не стал разговаривать с теткой Явдохой. Интересно, он еще не нашел мотор? Авиация – это ж хорошо, и разведка, и перевозка грузов, и бомбежка. А как можно самолеты размалевать! Чтоб у вражеских летчиков голова закружилась. Но мечты мечтами, а не мешало бы найти невесту, и может, чем–то ей помочь, пирог защипывать, к примеру, а то неудобно получается – как повод дать, так вместе, а готовить – так она одна. Да и начинки перепадет, вдруг пересолили? Прогрессор старательно обошел лужу, еще раз посмотрел под ноги, и направился к дому дьяка.

Перед кухней три разномастные кошки ели рыбьи кишки, урча и шевеля хвостами. А в открытый дверной проем был частично виден Кац, и он не только рассказывал жене дьяка последние тенденции в приказах Деникина и чем это будет грозить в случае его победы, но и старательно крутил ручку допотопной мясорубки. Фаршированная рыба – это вкусно, жаль только, что не щука, щука к такому блюду больше подходит. Жена дьяка обернулась, встретилась взглядом с почти что зятем.

– Вам помочь не нужно? – Лось отчаянно старался понравиться будущей теще.

– Нет, не нужно. Мясорубку уже крутят.

Кажется, она не в настроении. Вот мы пойдем брать, скажем, Житомир, а дочери устроят вырванные годы. Надо что–то делать, и быстро. В обоз жену пристроить? Но она ведь не Лизавета, к тяготам походной жизни не привыкла, и не сестра Наводнюка, которой идти некуда. Дом есть, хозяйство тоже солидное, такое не бросишь ради мировой анархии. Да, Крысюк притащил жену в отряд, но у него были причины – разгром хозяйства и плохое отношение белогвардейцев. А тут что делать? Тем более – родители из духовного сословия, может, и не тронут. Может. А если пьяным солдатам что–нибудь в голову взбредет? Это ж не митрополит, а обычный дьяк. Да еще и махновцам помогал. И прогрессор не был уверен. Тот, длинный, рассказывал, что на Кубани, перед еще той войной, казаки священника из станицы выгнали, проповедь не понравилась. А если шкуровцы придут? Или Дикая Дивизия? Они ж все село спалят, с превеликим удовольствием. И чего у них такая любовь к волкам? Тупые блохастые твари, шею повернуть не могут, болеют бешенством, жрут чужой скот, разве что в любви верны. Василенко рассказывал, как стадо коров волка насмерть забодало и растоптало, он сам тогда еще сопляком был, пастушил. Кони дикие тоже от волков отбиться могут. Кайданов рассказывал, как в степи на волка охотятся – верхом, с нагайкой. Чвак по черепу – и у тебя будет красивый ковер. Или шуба, а хвостом можно пыль с полок обметать. А они волчью голову на знамени рисуют.

– А можно поговорить с вашей дочерью?

Жена дьяка отвлеклась от запихивания начинки в рыбью кожу, смерила прогрессора взглядом.

– Это как понимать? Поджал хвост?

– Кто? Я?! – Лось много чего успел сделать – убивал людей, пил самогон, агитировал и экспроприировал, но альфонсом не был.

Жена дьяка попятилась. Кац поднял голову от мясорубки, улыбнулся плотоядно.

– Я бы хотел выяснить у нее некоторые детали нашей совместной жизни, а точнее – сможет ли она следовать за нами? Потому что я не уверен в благородстве врагов.

Будущая теща заметно побледнела. Если Шульга мирное население не обижал и даже извинился за фураж, то красные не будут церемониться с духовным сословием, а белые – с родственниками махновского бандита. И отказать этому поганцу, выряженному под казака, с наганом на боку, уже было невозможно.

– А ты вообще кто? – жена дьяка крутила между пальцев дешевые коралловые бусы,

красно–кирпичные, будто они ее душили.

– Был студентом, – вздохнул прогрессор, – я даже на пишущей машинке печатать умею.

– Хоть грамотный, – вздохнула жена дьяка и наконец–то пропустила будущего зятя в дом, – а дорогу ты и сам знаешь.

Почти что жена трудолюбиво вышивала полотенце. Это хорошо и даже эстетично, будет чем стену украсить. Но взгляд у нее был такой же недобрый. Прогрессор почему–то вспомнил Ворона.

– Я твою фамилию брать не буду.

– Правильно! Меня и так в школе дразнили, – Лось понял, что беспокоиться было надо совсем не про отношения матери и дочери. А ничего у нее комнатка, покрывальце на кровати фабричное, тут такие кружева не делают, но вот рушники были явно не в Китае сделанными. Это ж сколько она сидела? Любой музей такую красоту с руками оторвет и золотом заплатит.

– А ты кто?

Они что, сговорились?

– Был студентом.

– А кем бы стал? – в голосе почти что жены появился интерес.

– Счетоводом, – и прогрессор в сто сороковой раз проклял тот момент, когда послушался и подал документы не на бухгалтера. Надо было настоять на своем! Хорошая ведь профессия, тихая, денежная, спокойная, и все равно за компьютером сидеть! Нет, послушался, вспомнил, как в детстве на перфокартах рисовал, и как отцу на работу аж двести восемьдесят шестой, с цветным монитором поставили. То–то радости было!

– Городской, ручки пачкать не хочешь.

Прогрессор посмотрел на свои руки – да, по меркам обеспеченного горожанина двадцать первого века они были грязными. С новыми мозолями, уже не только от клавиатуры, мышки и шариковой ручки, с новыми шрамами – это Крысюк по сорок раз заставлял собирать и разбирать пулемет, когда понял, что ему достался сугубо штатский человек в напарники. Вот и распорол палец какой–то деталью, причем уже на последнем этапе сборки. Крысюк тогда задумчиво так на него посмотрел.

– Так и ты тоже не буряки под дождем сапаешь.

Почти что жена царственно пожала плечами и вернулась к вышивке.

– Я думаю, что в случае нашего отступления из села тебе будет безопаснее пойти с нами, в обоз. Там уже есть женщины, так что скучно тебе не будет. Приличные женщины, главным образом стирают и готовят.

– Главным образом? – такую интонацию Лось уже слышал. Вот когда в Мариуполе одного умника за грабеж расстреляли, с ним также разговаривали, вроде бы спокойно и даже негромко.

– Ну Крысючка же замужняя. Никто ее не лапает, мужа боятся.

– У меня хозяйство.

– У Крысючки тоже и свиньи были, и хата была, и родители были, пока белые то село не заняли.

– Уйди.

Прогрессор вышел. Хоть бы не обиделась. И так махновцы в селе, и так страшно, а он еще и добивает. Но он же не лжет. И ничего предосудительного не предлагал, просто сказал, как оно обстоит на самом деле. И ведь ее тоже можно понять – бросать всю свою жизнь на ветер, общаться с малоприятными людьми, да и мало ли кто в отряд еще придет? В дезертирах особой куртуазности не наблюдалось, от людей Черноярова можно было ожидать чего угодно, да и Шульга тоже еще не прочь скакнуть в гречку. И кто ж это сказал, что при царе крестьяне вели себя праведно? Ладно – сейчас война, но Ларионов же не вчера родился. И Ковалев – тоже. Разные они люди, только вот оба – байстрюки, семибатьковы сыновья. Верховцев – конокрад, причем очень опытный, у цыган может лошадь увести. А за сорок человеку и не скажешь по нему, кто – тихенький, незаметный, вежливый, и даже семейный – у него в Мариуполе жена и три маленьких поганца подрастают, и даже свадебная фотография есть, все чин по чину. И чем занимался Шульга у себя дома, кроме того, что сажал картошку? Лось не хотел ответа на этот вопрос, но ответ напрашивался сам. Один Илько чист и невинен, хотя бес его знает, Карпаты высокие, там леса темные, пропасти глубокие, реки бурные. И он же тоже отец семейства, фотографию показывал – женщина толстая, на руках – младенец в пеленках, и второй маленький Гармаш за мамин подол уцепился. Комедия абсурда, а не жизнь.