Игорь БЕЛЫЙ - Заговор Сатаны. ИСПОВЕДЬ КОНТРРАЗВЕДЧИКА

Произошло это в Казахстане, в совхозе Джувалы. Шли мы с моей знакомой пятнадцатилетней девочкой Катей после танцев по совхозной аллее к дому, вернее, к дому ее сестры. Катя была сиротой и жила с сестрой. Вдруг из-за кустов выскочили человек 5–6 подростков чеченцев и азербайджанцев и попытались вырвать у меня Катю и утащить к себе. Вначале я их уговаривал отпустить нас, но когда один из болванов ударил меня кулаком в ухо, я остервенело бросился на них в драку, избивал всех и всем, что попадало под руку. И бил до той степени, что не каждый из них смог уйти на своих ногах, некоторые уползали. Катя убежала к сестре звать мне на помощь ее мужа, но пока он пришел, то спасать меня уже было не от кого. Я стоял один и чуть не со слезами смотрел на свою единственную и порванную рубашку. Идти в дом к сестре Кати я отказался, мне так хотелось догнать кого-нибудь из нападавших и снять с него рубашку…

Мое намерение бежать прервал незнакомый голос мужчины, но так как мое имя с детства было Егор, а назвал он меня Игорь, то я подумал, что зовут не меня. Вдруг снова этот мужчина зовет: «Егор, подожди меня, нам надо поговорить». Я остановился и опешил… ко мне подходит человек, как мне показалось, в милицейской форме. Но, подумал я: «В руки я тебе не дамся, а одеждой и пистолетом обзаведусь!»

Незнакомец, подходя ближе ко мне, произнес:

— Ты меня не бойся, я полковник Красной Армии, а не милиционер.

— Я и не боюсь, — говорю зло. — Подходите, если сами не боитесь, но предупреждаю.

Полковник Красной Армии добродушно отшутился:

— Такого, как ты, можно испугаться. Ты что, в кружке самбо занимаешься?

А я до этого и не слышал, что такое самбо, но гордо ответил:

— Я занимаюсь в кружке художественной самодеятельности!

— О! — кратко сказал полковник. — Тогда мы коллеги по искусству. Я тоже люблю самодеятельность, подобно той, которую ты мне ныне показал. Давай познакомимся.

И протягивает мне руку. Подал свою руку и я. Он говорит: «Полковник Гущин Александр Васильевич». Я назвался Егором. Так я, казалось, случайно познакомился с этим чудо-человеком, моим первым учителем по контрразведке СССР.

Спокойный, немного повыше меня ростом, русоволосый человек, лет сорока, сразу же произвел на меня сильное впечатление. Он был удивительно выдержан, я чувствовал, как он, прежде чем сказать каждое слово, секунду как бы выверял его. Это было на самом деле незаметно, но я интуитивно это воспринимал, ощущал. Может быть, именно мое интуитивное восприятие, моя чуткая настороженность и обратили на меня внимание этого человека. Контрразведчика-аналитика, мыслителя и знатока людей. Да и в той самой драке, возможно, даже не умение мое драться, развитое самой жизнью с раннего детства, а мое упорство, непреодолимое желание дойти до конца, победить, заинтересовали его.

Мы с ним проходили часов с двенадцати вечера и до пяти часов утра. И как ни странно, мне не хотелось от этого полковника уходить домой, хотя признаться, я военных видел редко. В военкомате был один раз, в десятилетнем возрасте, — просился на фронт, но мне там отказали, и я больше вообще не желал встречаться с военными.

— Вот как быстро время пролетело, — сказал Александр Васильевич. И спросил меня:

— А завтра часиков в девять вечера мы не сможем встретиться?

Я сразу же дал согласие.

Пришел домой, мама уже хлопотала на кухне, но не спросила, где был. Я видел, как она мучается от боли в печени, но помочь не мог ничем. Она глянула на мою рубашку и заплакала, потом увидела ссадину на левой скуле. Запричитала:

«Да разве можно с ними драться, у них ножи и свинчатки какие-то — убьют. Что мы с Марусей будем делать? Я больная, а она еще маленькая».

Сестренка, Маруся, действительно была очень слабенькая. Годы были тяжелые, нужда и смерть хозяйничали почти в каждом доме. Выселенные народы с Кавказа: ингуши, чеченцы, греки, карачаевцы, азербайджанцы, крымские татары, — озлобленные на всех и вся, своими обычаями пугали многих. Но мы, подростки, быстро перенимали их нравы и правила и не только оказывали сопротивление им, но порой держали иных под своим контролем. Тем более мы, подростки пятнадцати-семнадцати лет, имели всю «боевую» атрибутику, которая была у кавказцев. Среди волков жить — по-волчьи выть. Поэтому мы (я и еще некоторые ребята) порой помогали учителям наводить порядок в школе, в зимнее время, когда учились. Молодые учителя за оказанную помощь привлекали нас в кружки художественной самодеятельности. И так уж получилось, что среди всех ребят именно я пользовался особым вниманием на танцах в совхозном клубе.

Постоянно меня на белый вальс приглашали молодые учительницы, за что мои сверстницы иногда выговаривали мне недетские догадки и упреки. Иногда меня приглашала на белый вальс блондиночка-немка из соседнего совхоза «Каучук» и постоянно хвалила меня за легкость танца. Она тоже была старше меня на десять-пятнадцать лет.

Как мы условились о встрече на двенадцатое сентября с Александром Васильевичем в клубе, так оно и произошло. Он пришел во всем гражданском в тот момент, когда мы танцевали белый вальс с той же блондинкой из «Каучука». Я сразу заметил его и слегка кивнув, поприветствовал. На нем были серый в полоску пиджак, белая рубашка и черный галстук. Меня очень тогда заинтересовало, как это ловко у него повязан этот галстук? Все это для меня было совсем новым… После танца подошел к Александру Васильевичу, поздоровались. Минут пять-семь посидели и ушли. Когда прошли метров сто от клуба, он достал сверток и сказал:

— На, это тебе две рубашки и двое брюк, наверное, мама вчера расстроилась за порванную рубашку.

Я ему все рассказал, и даже про то, что больна мама, и про то, что я опасаюсь — выживем мы или нет? Я так честно и с таким запалом говорил, наверное, часа два, едва сдерживая слезы от беспомощности, что он даже не попытался остановить меня и успокоить, пока я сам не остановился, понимая, что из моих слов он едва улавливал суть.

— Мы все знаем, но, к сожалению, не смогли появиться здесь раньше. Давай договоримся о том, что с этой минуты мы родственники, а называть я тебя буду не Егором, а Игорем. Идет? — добавил Александр Васильевич.

— Идет, — отвечал я.

Прошли мы с ним до станции Тюлькубас, там, в одном из домов, он взял десятилитровый бидончик с медом и мешочек, килограмм на десять, сахара и пошли обратно в совхоз Джувалы. Весь груз я оставил около своего дома, а сами мы пошли в направлении деревушки Кенаф, что приютилась на берегу горной речки Арыси. Как-то незаметно для меня разговор наш перешел на другую тему: о войнах, о сиротах, врагах и друзьях…Он спрашивал меня о родных, кто служил в армии и служит сейчас, но я, к сожалению, ни о ком ничего не знал: война кончилась давно, а врать не любил с детства, и поэтому не полез в болото небылиц, просто ответил, что, по-моему, никого нет, в крайнем случае мне не известно. На это Александр Васильевич крепко сжал мою правую руку и сказал: