Иван Апраксин - Подменный князь

– Ну, тогда вот что, коллега, – сказал я, – мне нужна чистая вода, открытый огонь и нитка с иголкой. Пойди и скажи об этом князю.

Любава поднялась на ноги и метнулась к не успевшему еще отъехать далеко Вольдемару. Я видел, как она ухватилась за край попоны, которой была накрыта лошадь, и принялась что-то говорить. Сам я тем временем принялся осматривать рану. К счастью, она не была глубокой – меч лишь прошелся по низу живота, вспоров его, и сильно повредил толстый кишечник, перерубив его в нескольких местах.

Скажу сразу, что операций я до того не делал никогда – не мое это дело. Столкнувшись с подобной ситуацией на «Скорой», я ни в коем случае не стал бы делать ничего, а попросту довез бы раненого до хирургического отделения больницы.

Но в той ситуации нужно было действовать самому. Нож у меня был, и следовало поторопиться, пока мальчик не пришел в себя. Если я хочу удалить поврежденную часть толстого кишечника, затем сшить оставшееся и зашить рану, то нужно спешить – очнувшись, мальчик во время такой вот операции умрет от болевого шока. Ведь у меня не было под рукой ничего из того, что необходимо иметь при любом хирургическом вмешательстве.

Я не говорю даже о каком-либо наркозе. Нет, мне нечем было вымыть руки, успевшие загрязниться за целый день. Проводить операцию немытыми руками – за такое меня бы четвертовали прославленные хирурги, на чьих учебниках, на чьем многовековом опыте я учился. Успокаивало лишь то, что в тот момент, когда я приступил к операции, все эти выдающиеся хирурги еще не успели родиться…

Через несколько минут стало ясно, что конунг Вольдемар все же не окончательно безумный человек, потому что хоть в каком-то виде он был способен воспринимать информацию. За плечами у меня появилась Любава, а рядом с ней уже знакомый мне воин Вяргис, которые принесли все то, что мне требовалось. По крайней мере, как они это поняли.

В деревянной бадейке плескалась чистая вода, имелся зажженный факел, а Любава протягивала мне громадную иглу, в ушко которой была протянута грубая толстая нитка. Ни на что иное я не мог рассчитывать.

Вообще говоря, в любой иной, я имею в виду – нормальной обстановке я отказался бы делать операцию. Любую операцию, а не то что такую сравнительно сложную, к которой был вовсе не подготовлен, как врач. Но в тот безумный первый день, проведенный мною в чужом мире, я был как во сне и действовал необдуманно и спонтанно. А иного выхода все равно не было.

Чистую воду я использовал как единственно доступный антисептик, а свой охотничий нож прокалил над огнем факела, протянутого мне Вяргисом. Потом вздохнул и приступил…

Ход операции описывать не стану. Хорошо еще, что мальчик не очнулся и не заорал на весь лагерь от боли. Хорошо также, что никто не схватил меня за руку и не помешал довести дело до конца. А помешать могли – тот же волхв с бубенчиками на шапке, который то и дело слонялся поблизости, ревниво вглядываясь в мои действия. Даже Вяргис – угрюмый палач собственных раненых товарищей молчал и только изредка скалил длинные желтые зубы.

Когда я принялся иссекать часть толстого кишечника, Любава, наблюдавшая за мной, охнула.

– Ты собираешься резать его ножом? – только спросила она. – Но так не делают.

– Делают, – стиснув зубы, пробормотал я. – Точнее, так делают в моем мире. Ничего особенного, только жаль, что нет никаких инструментов.

Я чуть было не добавил от отчаяния, что, кроме инструментов, у меня нет и никакого соответствующего опыта. Конечно, я когда-то проходил анатомию и даже хирургию, но вы же сами понимаете…

Самое долгое в операции – это зашивать шов. Рутинное дело, но и к нему нужна сноровка. К тому же у меня здорово тряслись руки, и если, сшивая толстый кишечник, я еще держался, то вскоре почувствовал, что вряд ли способен еще на что-то.

– Ты умеешь шить? – не оборачиваясь, спросил я, и Любава тотчас ответила – да, она умеет.

– Вот и прекрасно. Бери нитку с иголкой и сшивай ему живот, – сказал я. – Как начато, так и продолжай. Дело нехитрое. Сможешь?

Сказав это, я передал иглу девушке и, с трудом разминая затекшие ноги, встал. Сполоснул окровавленные руки в бадейке с остатками воды, которой я до этого промывал внутренности своего пациента. Потом прошелся: два шага в одну сторону, два шага в другую. Вяргис с догорающим факелом в руке пристально наблюдал за мной. Подъехал конунг, с интересом взглянул на распростертого мальчика и склонившуюся над ним Любаву. Потом перевел взгляд на меня.

– Ты исцелил его? – кивнул он в сторону Всеслава. – Я этого не вижу. Он лежит без движения, как мертвый.

– Но он не умер, – быстро ответил я. – Ему станет лучше, он очнется, а потом станет выздоравливать. Я не исцеляю, князь, а лечу людей. Это длительный процесс. Мальчику нужно лежать в покое долгое время.

Вольдемар недоверчиво усмехнулся.

– Ты ковырял ножом у него в животе, я сам видел, – сказал он. – Разве этим можно исцелить? Волхвы никогда так не делают.

– И часто они исцеляют? – парировал я наугад и не ошибся. Раздражение против любых врачей и недовольство результатами их труда – явление, видимо, общее для всех эпох.

Вольдемар засмеялся и покачал головой.

– Но у нас нет возможности оставить Всеслава лежать в покое, – сказал он. – Мы выступаем и должны к вечеру погрузиться на струги.

Он помолчал, как бы взвешивая что-то. Потом принял решение.

– Ты можешь идти с нами, – обратился он ко мне. – Будешь сопровождать Всеслава и отвечать за него. Мы все видели твое целительство и обряды, которые ты используешь. Это невиданные в нашей земле обряды: держишь нож в огне, режешь человека этим ножом, а потом будто шьешь что-то. Посмотрим на твое искусство. Если Всеслав умрет, я сварю тебя и накормлю твоим мясом наших собак.

Он перевел взгляд на Любаву, уже переставшую к тому времени зашивать живот мальчику.

– Это – твоя помощница? – поинтересовался он. – Она не из здешних?

Любава открыла рот, чтобы ответить, но я опередил ее, солгав.

– Нет, – сказал я. – Она не из здешних, князь. Она хорошо мне помогает.

– У нее есть целительная сила?

Я кивнул, после чего конунг Вольдемар, казалось, утратил интерес к моей скромной персоне. Он тронул коня и поехал во главу своего войска.

– Кажется, нас приняли на службу, – сказал я, поворачиваясь к девушке. – Если я не ошибаюсь, Вольдемар пригласил нас следовать с его войском.

Любава ничего не ответила мне, лишь тяжело вздохнула, опустив голову. Видимо, этот день дался ей так же тяжело, как и мне.

Только поздним вечером мы дошли до реки. К тому времени я уже еле брел, стараясь лишь сохранять равновесие. Мы с Любавой плелись в хвосте идущего войска, глотая пыль, поднимавшуюся от сотен человеческих ног и десятков лошадиных копыт. Дорога была узкой, петлявшей среди лесов и полей.