Валерий Елманов - Витязь на распутье

Фу-у, уговорил.

А тут и Серьга. Оказывается, старый казак дожидался лишь меня, поскольку его хлопцы давно истомились, жаждая поскорее вернуться на Дон, и он зашел ко мне попрощаться. Остаться хоть на недельку атаман не согласился – мол, и без того еле поспеют вернуться до осенних дождей, а потому чарками на посошок мы с Серьгой чокнулись прямо у струга.

Но грустить некогда – меня ждали…

Ох, кто меня только не ждал. Например, литейщики. По счастью, и Кондратий Михайлов, и Григорий Наумов оказались ребятами сообразительными и быстро поняли, чего я от них хочу. А хотел я наладить производство гранат – в смысле их оболочек, а также удобных в перевозке малых полевых пушек, именуемых тут затинными пищалями, но не только их одних, а еще и специальных ядер к ним, которые, как и гранаты, должны внутри быть полыми.

Что касаемо металла, то нам всем троим было понятно, что без экспериментов не обойтись, поэтому приняли совместное решение лить и гранаты, и ядра сразу из нескольких сплавов, в том числе и из того, который обычно используется при отливке колоколов. Мягковат, конечно, есть опасность, что будет расплющиваться о кольчуги, но зато у него имеется и преимущество – уж его-то черный порох точно разорвет.

Едва закончил с ними, как за мной прибежали из Приказной избы – моим вчерашним поручениям сегодня потребовались пояснения. Но это даже хорошо, ибо означало, что народ пускай их до конца не понял, однако твердо вознамерился выполнять. Управившись с будущими министрами, устремился в Дебри – как там. Вроде бы порядок – распланировано толково, все готовы к труду, так что в ближайшую пару дней хоть эта забота снимается с плеч.

Из новых задач, вспомнив наставления Густава, я поставил ратникам только одну – всем овладеть пращой [50] Праща – ручное метательное оружие. Состояло из ремня с расширяющейся средней частью, в которую закладывался метательный камень. Раскрутив ее и выпустив один конец, запускали камень в полет. В XVI–XVII вв. пращу действительно использовали при метании гранат. . Точнее, вначале всем, чтобы каждый имел навык, а через недельку отобрать тех гвардейцев, у кого это лучше всего получается. Причем речь идет не только о точности, но и о дальности. Я даже нашел им для тренировок по метанию пяток камней, схожих по весу с будущими гранатами, чтоб подобрали аналогичные. И вновь обратно в Кострому – увязывать, объяснять, искать выходы, когда что-то не клеится, придумывать пути для дальнейшего ускорения работ, и прочая, прочая, прочая. Вдобавок катастрофически не хватало грубой рабочей силы и предстояло сделать все возможное, чтобы привлечь на стройки дополнительных рабочих. Воспользовавшись тем, что полевые работы в целом практически завершены, я усадил Еловика, которого вновь забрал от царевича в свое пользование, и распорядился составить от имени престолоблюстителя указ, в котором повелевалось выделить от каждой деревеньки по одному человеку из десятка имеющихся в ней мужиков. Кроме того, я попытался максимально использовать и внутренние резервы самой Костромы, в том числе и острожников.

Игнатий Незваныч вместе с представителем Разбойного министерства Башлыком по прозвищу Лампада, хотя, на мой взгляд, к такому имени прозвище вроде бы ни к чему, свое дело сделали, и довольно-таки грамотно. При этом они весьма старательно соблюли мои инструкции, которые гласили, чтобы по возможности не дать заподозрить должностным лицам острога неладного. Те даже не поняли, кто из проверяющих главнее и опаснее, уделив особое внимание Игнатию. Да и немудрено, ибо именно Княжев был наиболее дотошен, совал нос в каждый закуток с придирчивыми вопросами: «А это у вас зачем? А тут у вас как?» Он не ругался, не бранился, а, получая разъяснения, лишь согласно кивал, но ни на шаг не отпускал от себя губного старосту.

Меж тем Башлык занялся финансовыми делами острога, хотя тоже вел себя скромно, молча листая всякие приходно-расходные книги и иногда делая выписки. Для вящей убедительности, чтоб показать, какая он мелкая сошка, Лампада по собственной инициативе всякий раз, когда кто-то входил, подскакивал с места и униженно ему кланялся.

Зато потом, когда проверка завершилась и на следующий день в острог заглянул я, все было совсем иначе. Честно говоря, до доклада своих людей я даже не знал, какие суммы отпускаются из городской казны на содержание узников и отпускаются ли они вообще. Оказывается, да, хотя до арестантов и не доходят.

– Так куда ушли деньги? – осведомился я в очередной раз у губного старосты и получил все тот же ответ:

– Дак на сторожу, чтоб бдили.

– Они получают по рублю в год, так?

Староста, поразмыслив, кивнул.

– Ну и где остальное серебро? – После чего, вновь не дождавшись ничего вразумительного, полюбопытствовал: – Как я понимаю, с ответом ты затрудняешься. Тогда поведай, мил-человек, откуда у тебя…

Спасибо Игнатию – предоставил мне не только подробный перечень всех лавок на торжище, которыми этот староста обзавелся в течение последних нескольких лет, но и назвал примерную стоимость товаров в этих лавках.

– Меня не интересует, сколько у тебя денег, но любопытно, как они тебе достались.

Староста покосился на меня, вздохнул и попросил время на размышление – дескать, сразу и не ответишь. Я дал. Однако выяснилось, что отвечать он решил своеобразно и на следующий день вручил мне запеченного в яблоках гуся. Заявив, что сыт, я кивком указал, чтобы он передал его Игнатию, который оказался более догадлив. Приняв его от старосты, Княжев взвесил подарок в руках и уверенно сделал вывод:

– Не мене сотни ефимков, княже.

Поначалу я даже не понял, что он имеет в виду – ну не был я в двадцать первом веке ни депутатом Госдумы, ни судьей, ни гаишником, ни… Короче говоря, не доводилось мне брать взяток и вообще иметь с ними дело. Да даже если бы и имел… В моем представлении они прочно ассоциировались с конвертом, в котором лежат пачки ассигнаций. Или с пакетом. Или с дипломатом. Ну ладно, если перевести на нынешнее житье-бытье, это должен быть кошель, в котором должно звенеть серебро или золото.

Но гусь?! Это ж додуматься надо. Так что дошло до меня лишь через пару секунд после замечания Игнатия, и я угрюмо засопел, начиная накаляться. Мое недовольство староста воспринял своеобразно, простодушно пояснив, что остальное просто не поместилось, да и нести тяжело, а так у него дома в печке приготовлен еще один точно такой же гусь.

– Я мзды не беру, – медленно произнес я и, перефразировав Верещагина, добавил: – Мне за Кострому обидно. А потому…

Словом, в тот же день с моей подачи Годунов освободил его от должности, а спустя неделю вместе с десятком чиновников старой администрации под конвоем отправил в Москву. Можно было бы и раньше, но под страхом плахи, которую я ему в сердцах посулил, староста принялся энергично сдавать прочих приказных, а знал он о них много – правая рука воеводы по всем темным делишкам, – и Еловик только успевал строчить под его диктовку.