Валерий Елманов - Витязь на распутье

Увы, но государь и тут выказал потрясающую спешку. Для него «погодя» означало не более часа, проведенного за трапезой, после которой Дмитрий вышел и вернулся уже в сопровождении дюжих стрельцов, которые внесли к старице два больших сундука.

Едва узнав, что в них находится, Марфа возмущенно потребовала, чтобы их унесли, и я, исправляя очередной прокол своего напарника по уговорам, еле-еле убедил монахиню оставить их до завтра. При этом я ссылался только на то, что вещи уж больно ценные, а стрельцов с нами немного, потому не случилось бы с ними чего за ночь, а у нее в келье никто не посмеет тронуть ни золотую ливонскую корону, ни драгоценности, ни богатые одежды. А вот завтра утром их непременно увезут, как она и велит. Только на этом непременном условии она и согласилась, чтобы они постояли в уголке.

Третьей попытки все испортить я Дмитрию сделать не позволил. Рано поутру он, якобы жутко торопясь, заскочил к ней и, быстренько попрощавшись – мол, прискакал нарочный из Москвы и дела требуют немедленного его возвращения в столицу, – отбыл восвояси.

О том, что государь забыл прихватить с собой сундуки, старица вспомнила лишь гораздо позже, когда его и след простыл. Однако я заверил ее, что ничего страшного не случилось, – их возьмут мои люди, поскольку завтра мне тоже по распоряжению государя надо отбыть в златоглавую. Словом, все в порядке, мадам, не извольте беспокоиться по пустякам, и у вас имеется еще одна ночь, чтобы вволю налюбоваться на наряды, примерить ожерелья, серьги и прочие украшения, а также водрузить на голову корону.

В ответ Марфа клятвенно заверила меня, что она даже не видела, что там лежит, поскольку и не подумала их открывать, но я-то видел, что все три мои метки исчезли. Не было видно алой ленточки, краешек которой высовывался из-под крышки, да и украшения в шкатулке были сложены совершенно иначе, чем вчера, а аккуратно расправленный бобровый воротник шубы с оторочкой из соболя вообще был весь скомкан.

Словом, врала Марфа. Да оно и немудрено – слишком велик соблазн. Если бы не имелось зеркал – как знать. Не исключаю и варианта, что монахиня могла бы устоять. Во всяком случае, шанс на это имелся. Ничтожный, правда, где-то один из сотни, но он был. Однако я не зря задержался в Москве, заказывая трельяж, который вчера вместе с сундуками был внесен и установлен в углу. Устоять перед таким искушением дано только жутко уродливой старухе лет девяноста от роду, да и то при непременном условии, что она еще и слепа на оба глаза.

Я же вновь подтолкнул монахиню к воспоминаниям, наконец-то поведав ей о рассказах моего отца, самолично побывавшего на ее свадьбе с герцогом Магнусом. Разумеется, особый акцент сделал на красоте совсем юной невесты, которой в ту пору было всего ничего. Не преминул и добавить, что ныне эта красота, вступив в пору своей зрелости, ничуть не утратив от былой свежести, вместе с тем приобрела…

Много чего я наговорил. Между прочим, она меня даже не обрывала. Разве что иногда отворачивалась и смущенно прыскала в ладошку, точь-в-точь как застенчивая девчонка, всякий раз бросая на меня лукавый взгляд.

Ах ты ж кокетка!

Убедившись, что внимает она моим речам с явным благоволением, я попросил ее примерить наряды и украшения, ибо хотел бы поворотить время вспять и увидеть ту чудную красавицу и первую прелестницу строгой Риги, которая двадцать лет назад производила фурор и приводила в смятение галантных кавалеров и…

Вот тут она все-таки стала отнекиваться. Правда, исключительно из приличия. Мол, грех и вообще. Пришлось напомнить, что ей в монастыре все равно приходится подолгу молиться, так лучше когда есть за что. К тому же мне довелось слыхать от самих священнослужителей достаточно высокого ранга поговорку: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».

Разумеется, согласие я получил, хотя и с многочисленными оговорками. Мол, только на краткий миг, а затем она сразу их скинет, да чтоб сей сундук мои холопы немедля после этого унесли, и чтоб…

Я только успевал кивать, а выслушав ее, покорно удалился в холодные сени, заняв наблюдательный пост и не пропуская к инокине ее прислужниц.

Облачалась она долго. Драгоценности примеряла еще дольше. С косметикой тоже возилась дай боже. Я уже изрядно подмерз, стоя в этих сенях, как она меня позвала. Но стоило мне войти, как я понял, что все это долгое время она потратила не зря. Конечно, кое-что ею подзабылось. Все-таки семнадцать лет в келье, и все эти годы носить только рясу – не шутка. Однако женщина остается женщиной и такие воспоминания держит в сердце до последнего. Словом, если кратко, передо мной предстал совсем иной человек.

Честное слово, охнул я совершенно искренне – уж очень резкими были эти перемены. Какая там Марфа – именно Мария. И полнота ее вовсе не портила, скорее уж напротив – придавала ее осанке что-то величественное. Да что осанка, когда у нее даже выражение лица и то изменилось – проступило что-то и впрямь королевское.

В себя от столь дивного преображения я пришел только спустя несколько секунд и, спохватившись, принялся вновь хвалить ее, но на сей раз очередная порция комплиментов и впрямь была почти искренней.

– Корону забыли, ваше величество, – напомнил я, метнувшись к сундуку и извлекая оттуда подарок Дмитрия.

– Ну уж енто и вовсе… – колеблясь, протянула она, но сразу же решительно махнула рукой. – А-а, чего уж там. Грешить так грешить. – И она слегка склонила голову, подставляя под драгоценный убор, который я держал в руках.

– А ведь я был прав! – твердо заверил я ее. – Внимательно посмотрите на себя в зеркало и скажите, кого вы там увидели? Если вы считаете, что этой даме, – и я склонился перед нею в почтительном поклоне, – больше тридцати трех лет, то простите, но при всем уважении к вашему величеству я не соглашусь и буду с пеной у рта отстаивать свое мнение, доказывая обратное.

Она пристально посмотрела мне в глаза и удивленно произнесла:

– Странно. В тот раз по глазам видала, что прибрехиваешь с моими летами, а тут вроде как и впрямь от души сказываешь. Странно, – повторила Мария и с видимым сожалением заметила: – Ну ладно, ступай отсель – я разволакиваться стану. Довольно уж греховодничать.

– Дозвольте лишь одну-единственную просьбу, – вновь отвесил я ей низкий поклон.

– Чего еще? – рассеянно осведомилась Мария, продолжая жадно глядеться в зеркало, словно пытаясь запомнить себя такой, какой она сейчас выглядела, на всю свою оставшуюся жизнь.