Макс Мах - Под Луной

– Чай будете? – пожав Кравцову руку, спросил Виктор.

– Нет, извини!

– Не за что. Какие будут приказания?

– Никаких. – Макс посмотрел на Стецько, прокатывая в голове, свой вполне самоубийственный план, но ничего лучше, чем "дурная провокация" в усталую башку не шло. А время поджимало, и какое-то решение все равно следовало принять.

– Прогуляемся, – предложил Кравцов.

– Как скажете.

Они вышли из квартиры, спустились на три этажа по темной вонючей лестнице и вышли на улицу. Было тихо и удивительно хорошо. Безветрие, прохлада, запах каких-то цветов.

– Планы меняются, – Макс посмотрел на светлеющее небо. – Времени мало, а сделать надо еще много чего, поэтому слухай сюда, товарищ Колядный, и не говори потом, что не расслышал или не понял…

"Ну, вот и все, – подумал он, садясь в машину десять минут спустя. – Теперь все в руце Божьей… Или в руке Стецько, или еще в чьей…"

Сколько раз за свою жизнь отдавал Кравцов приказы, ставившие его самого и доверившихся или доверенных ему людей на грань жизни и смерти? Уж всяко-разно не раз и не два. У военных людей, да еще и на войне только так и получается, если не отсиживаешься, а дело робишь. И все-таки так скверно, как сейчас, он чувствовал себя только однажды, в 1921 году…

Фрунзе умер на следующий день на рассвете. Ему все-таки сделали операцию, но поздно и нехорошо.

"Неужели все предопределено? – с ужасом подумал Кравцов, услышав печальное известие. – Какой же, тогда, смысл сучить лапками, если все равно масла не сбить?"

У него даже в глазах потемнело, и виски сжало так, что на мгновение показалось – "Все!" Но пронесло, не помер.

– Да, – сказал враз охрипшим голосом помощник Муралова Федько, сообщивший Максу о смерти Наркома в коридоре Реввоенсовета. – Михаил Васильевич был настоящим человеком…

И Кравцов на мгновение увидел себя глазами Федько.

"Словно, по близкому человеку, не дай бог, убиваюсь…"

Но "убивался" он, разумеется, не по Фрунзе, хотя Михаила Васильевича было, страсть, как жаль. Нарком, и в самом деле, был неплохим мужиком. И он гораздо лучше подошел бы третьим в новый триумвират. Но делать нечего, будет – если будет, конечно – Леонид Серебряков. Тревожило же Макса другое:

"Насколько поддается коррекции течение истории, если поддается вообще?" – спросил он себя уже не в первый раз.

Ответ могла дать только сама история, и временами Кравцову казалось, что любая мелочь – слово, жест, тем более новое назначение известного человека, – способны коренным образом изменить существующую реальность, создав вместо нее новую, иную. Однако в такие моменты, как сейчас, он начинал в этом сильно сомневаться.

– Извините, Иван Федорович, – сказал он Федько. – Нервы… Спасибо!

Федько молча кивнул, и они разошлись.

Теперь времени оставалось и вовсе – всего ничего. Счет пошел уже не на дни, а на часы, и Макс на ходу изменил свои планы. Он не пошел к Склянскому – дела ведомства можно будет устроить и позже, если это все еще будет актуальным – а позвонил из секретариата в ВСНХ и попросил о срочной встрече начальника планово-экономического управления Манцева. Василий Николаевич был единственным знакомым Кравцову лично и к тому же вменяемым членом коллегии ОГПУ. Манцев – к слову, состоявший в партии чуть ли не со времен Первой революции – работал в ВЧК с лета 1918 и обладал там не только огромным авторитетом, занимая в организации крупнейшие должности, но и обширными связями, особенно на Украине. И хотя в последнее время больше "заседал" в президиуме ВСНХ, где являлся компромиссной фигурой, наподобие Лашевича в РВС, чем в коллегии ОГПУ, он все еще состоял "в рядах" и, что не менее важно, не являлся ничьей креатурой. В свое время, у него были хорошие отношения с Зиновьевым. Григорий Евсеевич даже хотел заполучить его на должность начальника Питерского ЧК, но Дзержинский не позволил, что можно было, разумеется, трактовать и так, и эдак, но в двадцать первом году именно Манцев показал Кравцову дело Муравьева и кое-какие другие документы, хотя и знал, что Дзержинскому эти вольности не понравятся…

– Давай, определимся, – Манцев отложил папку с документами в сторону и прямо посмотрел на Макса. – Сажать, как я понимаю, ты его не собираешься, иначе, зачем бы тебе идти с этим ко мне? У тебя у самого прав поболее моего, и компетенция на сто процентов твоя. Значит, что?

– Я хотел бы, чтобы ты поговорил с ним тет-а-тет и объяснил, что ему лучше уйти в отставку… тихо и по-хорошему…

– Лучше чем что? Чем предлагаешь его пугать? Ты полагаешь, кто-нибудь решится отдать замнаркома под трибунал?

– Думаю, что до трибунала не дойдет… – Усмехнулся Кравцов, прекрасно понимавший, куда клонит собеседник. – Но ведь замнаркома всегда может застрелиться из личного оружия, ведь так?

– Случается, – кивнул Манцев и задумался.

– Нет, – сказал он через секунду. – Не сходится. Это не то, что ты пытаешься мне продать. Ну, ворует, допустим. – Манцев простучал длинными узловатыми пальцами какой-то быстрый, но неразборчивый ритм. – Украл деньги парии… Сколько ты говоришь, девятьсот тысяч золотом? А доказательства? То ли да, то ли нет, но допустим… Что еще? Устроил в Приднестровье удельное княжество. Пьет, гуляет… Разложение, финансовые нарушения. Плохо, конечно, но… Предполагаю, что в этом случае, ты бы с ним сам поговорил. Если хочешь, чтобы я вмешался, говори на чистоту: где он тебе дорогу перешел, и в чем? В чем загвоздка? Хочешь Лашевича в наркомы продвинуть?

– Лашевича наркомом не назначат. – Покачал головой Макс. – Он мужик неплохой, и на своем месте цены ему нет, но…

– Потом не назначат, – согласился Манцев. – А сейчас? Кто будет временно исполнять обязанности? Котовский или Лашевич? Есть разница?

– Есть, – не стал спорить Кравцов. – Ты, Василий, в ВСНХ сколько времени работаешь?

– Вопрос понял. – Кивнул Манцев. – Со Львом не просто, но интересно. Работает хорошо, голова варит, соображает быстро и большей частью, по-моему, верно. Но я не уверен, что мы делали революцию для того, чтобы в шалманах на Тверской нэпманы французским шампанским черную икру запивали.

– Не буду спорить, но по факту экономика восстанавливается, и голода нет.

– Нам еще индустриализацию проводить.

– Так ведь проводим, разве нет? Я в Питере видел…

– Что ты там видел! – Махнул длинной кистью Манцев. – Я здесь в ВСНХ много больше вижу и, поверь, до сих пор не знаю, кто прав, а кто – нет. Не складывается пока мозаика.

– Хорошо, – Кравцов достал трубку. – Не возражаешь?

– Дыми!

– Троцкий… – Макс задержал руку над развязанным кисетом и поднял взгляд на Манцева. – Ему весь этот капитализм самому – нож острый, и не ему одному! Мне, думаешь, нравится? А выбор? Начнем приказами экономику строить, так при нашем уровне образования, дисциплины и связанности территории только тюрьму построить можно. А я в Коммуне еще пожить хочу!