Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

В одной руке Кроуфорд сжимал пузырек с кровью Байрона. Другая была занята обернутым в бумагу обугленным сердцем Шелли. «Поэты возвращаются», ― напряженно подумал он.

Его страшило то, что предстояло сделать, и он находил слабое утешение в созерцании водной глади, блестящей от отражений разноцветных огней города, который все еще предстояло пересечь. «Еще несколько минут можешь строить из себя беззаботного туриста», ― подумал он.

Впервые он обратил внимание, что загнутый кверху нос гондолы был металлическим и отчасти напоминал своей формой трезубый меч. Он повернулся на своем месте и махнул рукой гондольеру, привлекая его внимание, а затем указал на нос. ― Почему он выполнен в форме меча? ― спросил он.

Гондольер ухитрился пожать плечами, не нарушая мерного темпа, с которым он орудовал веслом. ― Традиция, ― ответил он. ― Гондолы в Венеции всегда его имеют. Он называется ферро [427] .

Кроуфорд кивнул и снова посмотрел вперед. С того места где он сидел, ферро пробивал брешь в многоглазом, словно обнажившим бесчисленные зубы фасаде Дворца Дожей.

Он озабоченно глянул на Джозефину, которая неуютно ерзала на сиденье напротив, рядом с их сумкой и тростью Байрона. Она тоже дрожала, но скорее от лихорадки, чем от страха.

Им пришлось несколько часов идти на восток, пробираясь через марши [428]по меньшей мере столь же часто, как и шагая по дорогам, чтобы миновать шеренгу австрийских лодок, перекрывших По, и к тому времени, как они нашли рано поднявшегося рыбака, который согласился отвезти их на север в Лидо, у Джозефины начался жар, ее била дрожь, и она не могла с уверенностью сказать, где они были и какой сейчас год. Почти все время ей казалось, что они в Риме; что они только что спаслись бегством из квартиры Китса и брели сквозь развалины Римского Форума.

Несколько раз она сгибалась пополам от приступов острой боли, но когда он начал тревожиться, она сказала ему, что такое с ней случается часто, и что спазмы эти через несколько минут всегда проходят. Он беспокоился, что что-нибудь может быть не в порядке ее беременностью ― в самом деле, ее образ жизни в последнее время едва ли соответствовал тому режиму, который он порекомендовал бы будущей матери.

Белоснежные колонны церкви Сан-Джорджо [429]проплывали прямо по левому борту, отделенные сотней ярдов неспешных волн, и гондола начала забирать по широкому устью канала Сан Марко в направлении величественных сводов Церкви Сан Заккариа, расположившейся в сотне ярдов к востоку от Дворца Дожей. Теперь Кроуфорд ясно различал две колонны, стоящие на обращенной к морю стороне ярко освященной Пьяцца.

Спустя несколько минут Сан-Джорджо осталась позади, и впереди по левому борту протянулся широкий усеянный лодками коридор Большого Канала; фасады высоких раскинувшихся впереди дворцов были Византийским торжеством огней, арок и витиевато украшенных балконов.

Кроуфорд любовался этим зрелищем, пока не заметил волнение воды между гондолой и огнями.

― Быстрее, ― приказал он гондольеру, который вздохнул, но все же подналег на весло.

Кроуфорд догадался, что они были на периферии поля внимания Грай ― волнение воды, без сомнений, произвела третья сестра, слепо заворочавшаяся под водой, когда ее восприятия коснулось проплывающее мимо сердце.

Время пришло. Он положил сердце на колени, а затем, с безграничным отвращением, открыл банку. «Если бы только можно было миновать чашу сию», ― в жалкой попытке пошутить подумал он ― затем глубоко вдохнул и поднес пузырек к губам.

Каким-то образом охватившее его отвращение было столь всепоглощающим, что его даже не стошнило от вкуса чеснока, уксуса и ржавчины. Когда содержимого в банке осталось на пару ложек, он украдкой вылил остатки на дощатый настил и наступил на образовавшуюся лужицу; затем он выбросил опустевшую склянку в море, чувствуя, будто поделился ею с другом. Он вспомнил, что перед тем как Австрийцы захватили власть, Доджи ежегодно принимали участие в древнем обряде, который был призван поженить город с морем. «Помоги мне сегодня», ― мысленно попросил он темные волны.

Канал перед глазами растворился, он лежал на спине, на узкой кровати, под низко нависающем деревянным потолком. Глаза жгло, а в горле было сухо.

― Добрый вечер, милорд, ― сказал он по-английски. Губы были обветренные и потрескавшиеся.

― Вот и ты, ― услышал он хриплый голос. ― Уже пора? Голова повернулась в сторону, и Кроуфорд увидел наполненную водой ванну.

― Нет, еще нет. Сделаешь это, когда я буду сходить на берег. Я загодя подам сигнал, чтобы ты успел в нее залезть.

― Черт бы побрал все эти твои махинации, ― проскрежетал Байрон. Он умолк на мгновение, затем с нежностью в голосе сказал, ― Боже, она прекраснейший город на земле, ― и Кроуфорд понял, что Байрон, пока он разглядывал его комнату в Лериче, смотрел его глазами на Венецию.

Легким усилием воли Кроуфорд вернулся в свое тело. Гондольер озадаченно уставился на него, и Кроуфорд сообразил, что должно быть говорил сам с собой. Байрон стиснул руку Кроуфорда державшую пакет с сердцем Шелли, и Кроуфорд немного расслабил пальцы.

Гондола забрала немного к западу, и ее нос указывал теперь точно на расположившийся на востоке Дворец Дожей. Совсем близко, впереди, широкие каменные ступени ощетинились рядами пришвартованных под прямыми углами гондол, и гондола Кроуфорда уже проплывала между двумя дальними швартовочными столбами.

― Залезай в ванну, ― скомандовал он.

Кроуфорд увидел, как пришвартованные гондолы приблизились, а затем оказались по бокам, когда их суденышко было искусно втиснуто между двумя другими, и он напрягся в ожидании предстоящих усилий ― но, несмотря на это, издал невольный вскрик, когда внезапно почувствовал охватившую его до пояса холодную воду.

Джозефина подпрыгнула и уставилась на него, и он умудрился успокаивающе махнуть рукой. ― Хвала богу, да, ― стуча зубами, произнес он, ― все идет, как запланировано. Мы… в ванне.

За его спиной гондольер что-то бормотал по поводу l'Inglese pazzo, безумного англичанина.

В его голове прозвучал голос Байрон. ― Ну и как тебе это нравится, Айкмэн? Я разрешаю тебе некоторое время понаслаждаться этим ощущением.

Затем Кроуфорд очутился в ванне, пока его тело в Венеции без всякого его участия поднялось на ноги. Он видел все, что видело его тело в Венеции, но при этом ощущал то, что тело Байрона чувствовало в Лериче.

― Там… кровь, ― заставил Кроуфорд произнести свое тело, ― на подошве… нашего левого ботинка. Не сотри ее или не угоди в воду, прежде чем сойдешь на берег.

Гондольер ступил на маленький плавучий причал, который выдавался на несколько ярдов в воду, и сверху протянул Джозефине руку, помогая ей выбраться из гондолы, а затем передал ей сумку и трость.