Александр Логачев - Разрубленное небо

— Скажи мне, Хидейоши, а что ты сам и твои… близкие думали обо мне все эти полтора месяца?

Вопрос Артема задал не праздный. Брат и сестра Кумазава не могли знать правду, известную только сиккэну и Артему, поэтому вольны были думать о светловолосом чужеземце все, что угодно. Ну, до поры до времени они ничего особо плохого не думали, с чего бы! А вот когда по стране поползли слухи о том, что в Ямато зреет мятеж и зерна этого мятежа разбрасывают экс-император Годайго вместе с небезызвестным Белым Драконом, и неприятные слухи с каждым днем только усиливались, вот тогда мысли членов семьи Кумазава могли повернуться в каком угодно направлении.

Между тем Хидейоши размышлял над ответом довольно долго, Артем уж было хотел поинтересоваться, был ли он услышан, но в этот момент самурай Кумазава наконец заговорил:

— Что я мог думать? Я спросил сиккэна, и тот сказал: «Белый Дракон бежал из столицы, когда я обвинил его в убийстве Такаши. Его нашел Годайго и уговорил встать рядом с ним, не иначе пообещав большую награду за помощь. Да только мы не позволим Годайго вернуться на престол». Скажу честно, я не удивился. Ты человек из другой земли. Мне неизвестны обычаи и законы твоей земли, мне не понять твоих мыслей… Нет, ненависти к тебе у меня не было. Ты чужеземец и не давал клятву верности ни сиккэну, ни Годайго, так какое мне дело, на чью сторону ты встал. Ты не злоумышлял ничего против императора, и потому ты мне не враг, а всего лишь соперник, сойтись с которым в поединке большая честь…

Хидейоши замолчал и дал время Артему подумать: «Странный народ эти японцы. Отречение стало у них настолько обыденным, что ежели оно бескровно для императора, то злым умыслом вроде и не считается».

— Вчера, — продолжил Хидейоши, — сиккэн позвал меня к себе в полевой шатер и рассказал, что мне предстоит сделать этой ночью. Когда я воскликнул: «Но это же подло!», он сказал: Вспомни принца Ямато. [63] Принц Ямато — сын императора Кэйко, герой многих легенд и преданий. Отличался отчаянной храбростью, но отнюдь не рыцарским благородством. История с мечом далеко не единственная, в которой он одолел врага не мечом, но хитростью. В частности, однажды он переоделся девушкой, проник на пир, где сел между двух вождей враждебных трону кланов и, когда те были уже в изрядном подпитии, убил обоих. Да и начал свой тернистый путь Ямато с того, что убил своего старшего брата за то, что тот опоздал к обеду. Этим Ямато изрядно прогневал отца, императора Кэйко. Вспомни, как на Кюсю в провинции Идзума он победил одного из врагов трона, вождя одного из мятежных кланов. Ямато подружился с ним, в знак дружбы предложил обменяться мечами и вручил вождю заранее сделанный деревянный меч, взамен приняв меч настоящий. Тут же Ямато вызвал вождя на якобы дружеский поединок и без труда одолел его. Ямато старался не для себя, а ради страны — объединить земли под властью трона и спасти страну от распрей. Мы сейчас тоже спасаем страну, а значит, имеем право предложить нашим врагам деревянный меч. Иначе мы можем проиграть, и проиграем мы не только свои жизни, но и жизнь страны. Я бы предпочел честный бой, но раз дело касается спасения страны, я согласился покрыть себя позором — напасть ночью, застать врасплох.

С грустью произнес Хидейоши последние слова. Видимо, немалые душевные терзания пришлось вынести благородному самураю из-за того, что в иные времена назовут военной хитростью, блестящим стратегическим маневром. И эту догадку Хидейоши тут же подтвердил следующими словами:

— Я очищусь перед Буддой и богами молитвами, я очищусь в поединках с врагами своей кровью…

— А Ацухимэ и твой отец, они что говорили обо мне все это время? — спросил Артем.

— Отец… — Хидейоши усмехнулся. — Отец сказал, что грядет славная война, она разгонит сгустившуюся самурайскую кровь. И добавил, что его мало волнует, на чьей стороне будет Белый Дракон.

— А Ацухимэ?

— Ацухимэ… Она молчала. Лишь однажды сказала непонятные мне слова: «Сиккэн и Годайго — это один дракон с двумя головами. Ямомото прикусила одна из голов, могла прикусить и другая». Наверное, ей приснился кошмарный женский сон… Однако нам пора, Ямомото-сан, сиккэн велел не задерживаться…

Хоть сиккэн и не велел задерживаться, однако Артем все же не мог вот так вот уйти, не попрощавшись с Годайго. Все-таки полтора месяца вместе работали, гастролируя по провинциям. А это, знаете ли, обязывает к какой-никакой вежливости. Хотя бы к тому, чтобы вежливо сказать «до свидания».

Бывший император, которому, похоже, очень не скоро предстоит стать императором действующим, всей своей позой, в которой пребывал на полу, выражал скорбь. Вообще-то его следовало пожалеть, поскольку этой ночью обрушилась, как подорванный партизанами мост, заветнейшая мечта Годайго.

А ведь он считал ее на девяносто девять процентов воплотившейся! Такой удар не каждому дано пережить. Но жалость к экс-императору в Артеме перебивалась воспоминаниями о том, что именно этот человек приказал убить его в ту очень лунную ночь. Без всякой жалости взял и приказал.

Вместе с Годайго в доме находилось трое самураев, не отводивших от пленника взглядов. Ясное дело, они не боятся, что император-монах вдруг их раскидает, а вот попытаться покончить с собой — это да, это запросто, это в японских традициях, да и душевное состояние у Годайго сейчас как раз вполне подходящее, чтобы сводить счеты с жизнью.

— Извини, Годайго-сан, — сказал Артем, переминаясь у порога, — ничего личного, я просто спасал себя и своих близких. А говорят, заодно спасаю и страну Ямато от будущих бед…

— Страну спасаешь?! — Годайго вперился в Артема. Взгляд экс-императора был страшен, в нем мешались невыносимая боль и ярая ненависть. — Я знаю, кто тебе об этом наговорил. Тот, кто подослал ко мне. Проклятый Ходзё. Хитро, очень хитро. На такое только он и способен. Спасаешь страну! Ты губишь страну, глупый чужеземец, зачем-то свалившийся на нашу голову. И себя заодно губишь. Ты это поймешь, но будет уже поздно…

Годайго обхватил голову руками, сгорбился, уткнувшись лицом в колени. Он больше не хотел ни о чем говорить с предателем. Артему не оставалось ничего другого, как выйти на улицу. Скверновато было у него на душе.

Как себя ни оправдывай, как ни называйся Штирлицем, а вот не избавиться от нехорошего чувства, будто ты и вправду кого-то предал. Да еще тревожило какое-то смутное ощущение, будто что-то упустил или пропустил, бередило душу что-то вроде дурного предчувствия, хотя вроде бы с чего быть дурным предчувствиям, когда все дурное позади, а впереди лишь даль светлая и ясная…

Артем подумал, что, наверное, во всем виновата эта нелюбимая им часть суток — еще не ночь, но еще и не утро. Ладно, дорога разгонит всяческую хмарь.