Марат Ахметов - Сталин. Разгадка Сфинкса

Не без прямого одобрения генсека зловредный РАПП был ликвидирован постановлением ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 года вследствие «отрыва от политических задач современности и от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству».

Сталин принимал довольно деятельное участие в организации новой формы писательского сообщества страны. По меньшей мере, дважды на московской квартире Горького собирался разношерстный ареопаг литературных деятелей с участием Сталина, Молотова и других руководителей страны. На неформальных встречах, обязательно завершавшихся обильным угощением с горячительными напитками, присутствовали в обязательном порядке и бывшие законодатели мод — рапповцы. Еще длительный период времени Сталин и его окружение терпеливо их выслушивают, убеждают, пытаются увещевать, призывают образумиться. Одним словом, мечут бисер перед свиньями. Все напрасно. На заседаниях специально образованной комиссии Политбюро для подготовки учредительного съезда писателей явно зарвавшиеся рапповцы оголтело отстаивают свои позиции, неблагоразумно выступая, в том числе, и против Сталина.

Период мятежного экспериментаторства между тем, вследствие жажды стабильности в высших эшелонах власти, начинает сменяться в России определенной регламентацией интеллектуальной и культурной жизни.

Социальные права в области образования и здравоохранения также некоторым образом нормируются. Начинается возврат к традиционным российским корням, возрождение национального духа, а также явственная реабилитация времен царизма, некогда столь ненавистных. Иные абстрактные марксистко-ленинские постулаты под несомненным влиянием Сталина претерпевают непонятную для многих, даже не рядовых партийцев, трансформацию.

По мере увеличения его авторитета премьера Сталин все больше пытается совместить дух коллективизма с буквой ответственности. Преимущественно интриганов, завистников и склочников, которым обычно несть числа в среде интеллигенции, власти привлекают к уголовной ответственности. 17 мая 1937 года по этому поводу в дневнике второй супруги Булгакова, Елены Сергеевны, имеется следующая запись. «С кем ни встретишься — все об одном: теперь, в связи со всеми событиями в литературной среде, положение М.А. должно измениться к лучшему».

Весьма характерно, что в тот период времени наряду с арестами известных военных, энкавэдешников, к ответственности привлекались и их собратья по духу из других сфер. То есть, шло повсеместное очищение от скверны: репрессировались, в первую очередь, лица, имевшие стойкие репутации людей нечестных и неблагонадежных. Но хотя одни недруги М.А. Булгакова, наиболее оголтелые, очутились в «местах не столь отдаленных», положение его кардинально не изменилось к лучшему и не могло измениться. Он был для этого слишком оригинальным художником и личностью при этом политически весьма наивной, если не сказать совершенно безграмотной.

Громов повествует о якобы «остродраматической коллизии Сталин — Булгаков», привлекающей «пристальное внимание литературоведов и театроведов» и изученной довольно основательно. Никакой подобной коллизии, разумеется, не существовало и не существует, она в большей степени плод воображения излишне пылких исследователей. Можно бесконечно рассуждать лишь о личной драме весьма даровитого литератора, не сумевшего, но по-своему пытавшегося поладить с власть имущими, в первую очередь, с чиновничеством в сфере советской культуры.

Почему Михаила Булгакова, со всей его самобытностью и изрядной несовместимостью со сталинским режимом, не постигла печальная участь многих литераторов, подвергшихся преследованиям властей?

Внимательно ознакомившись с эпистолярным наследием писателя убеждаешься в одном из его существеннейших достоинств. Он был совершенно неуязвим по причине своих человеческих качеств -кристальной честности и порядочности. Именно поэтому, 4 февраля 1938 года, в самый разгар «ежовщины», Булгаков отправляет письмо Сталину с просьбой вернуть из города Калинина в Москву драматурга Н.Р. Эрдмана, отбывшего полностью трехлетний срок ссылки в городах Енисейске и Томске. Ходатайство одного опального драматурга за другого, естественно, не рассматривалось серьезно, но позиция Булгакова вызывает огромное к нему уважение, равно как и к поэту Борису Пастернаку.

Чрезмерно ранимый и эмоционально впечатлительный, Пастернак, тем не менее, достаточно благополучно существовал в страшные, в кавычках, сталинские времена. Причем он не скрывал своего неудовольствия некоторыми действиями властей и отказался подписаться в коллективном требовании Союза писателей непременно предать смертной казни военачальников группы Тухачевского. Ему, в отличие от Булгакова (намеренно чуждавшегося подобных акций), довелось выступать на политически значимых общественных мероприятиях. В августе 1934 года Пастернак озвучил свою позицию художника на Первом всесоюзном съезде советских писателей. В частности, литератор заявил: «Есть нормы поведения, облегчающие художнику его труд. Надо ими пользоваться. Вот одна из них: если кому-нибудь из нас улыбнется счастье, будем зажиточными, товарищи, но да минует нас опустошающее человека богатство. «Не отрывайтесь от масс», — говорит в таких случаях партия. У меня нет права пользоваться ее выражениями. «Не жертвуйте лицом ради положения», — скажу я совершенно в том же самом, как она, смысле. При огромном тепле, которым окружает нас народ и государство, слишком велика опасность стать социалистическим сановником. Подальше от этой ласки во имя ее прямых источников, во имя большой и дельной и плодотворной любви к родине и нынешним величайшим ее людям на деловом и отягченном делами и заботами от них расстоянии».

Когда в Советском Союзе проводилась кампания по дискредитации французского писателя Андре Жида, свою лепту на Пленуме писателей СССР, посвященном столетию со дня смерти А.С. Пушкина, внес Пастернак.

Последний, в частности, вполне резонно заявил: «Это все ужасно. Я не знаю, зачем Андре Жиду было нужно каждому из нас смотреть в горло, щупать селезенку и т.д. Я этого не понимаю. Он не только оклеветал нас, но он усложнил наши товарищеские отношения».

Творческий путь и судьба Бориса Пастернака отчасти перекликаются с Михаилом Булгаковым. Также как Булгаков, Пастернак написал произведения, посвященные Сталину, ошибочно воспринимаемые некоторыми исследователями как сделки художников с совестью. Фактически же литераторы относились к вождю с достаточным пиететом, они просто были другими людьми, чем, к примеру, Алексей Толстой и Иван Бунин.