Сергей Шкенев - «Попаданец» на престоле

— Извините, Ваше Императорское Величество…

— Да? Не обращай внимания, задумался. Значит, так — ракеты забудь. Не насовсем, временно. Пока же назначу тебя на должность Спасителя Отечества.

— Э-э-э?

— Потом объясню, после парада.

— Парада?

— Глухой? У нас будет траурный парад. Как это — не бывает таких? Я велю — значит, будет.

Смотрит удивленно и немного жалостливо. Думает, будто у меня опять в голове валеты королей гоняют? Да и пусть думает — с репутацией опасного сумасшедшего жить легче. Именно легче, а не безопаснее и дольше. Зато можно с умным видом городить любые глупости… и пинком под зад вышвыривать подхалимов, ищущих и находящих в них гениальный второй смысл.

— Понятно, Ваше Императорское Величество. — У Кулибина вид как у ребенка, которому пообещали конфету, но подсунули рыбий жир: — Но ведь ракеты — это…

— Это то, что упадет тебе на башку и разнесет ее к чертовой матери! Ну чего вы могли сделать за полдня, прожектеры несчастные? На хорошую пьянку времени не хватит, ежели серьезно ею заняться. Эх, механикусы… Всё, свободен.

Иван Петрович ушел опечаленный, а я все пытался вспомнить причину по которой его вызывал. Так и не вспомнил. Ладно, потом, после парада.

«Высокомерие русского кабинета становится нетерпимым для европейцев. За падением Очакова видны цели русской политики на Босфоре, русские скоро выйдут к Нилу, чтобы занять Египет. Будем же помнить, ворота на Индию ими уже открыты. 1791.»

«Мы не только превратим Петербург в жалкие развалины, но сожжем и верфи Архангельска, наши эскадры настигнут русские корабли даже в укрытиях Севастополя! И пусть русские плавают потом на плотах, как первобытные дикари. 1791».

Момент истины! Так, кажется, называется нечто подобное? Сейчас выйду на балкон, и станет ясно — царь я или не царь. Нет, не так немного… Царь-надежа или сволочь и мерзавец, использующий гибель сына в личных интересах. Опять что-то не то… где они у меня, эти самые личные интересы? Может, и были когда-то, да вышли все. Кончились, ага. И остались только государственные. Мария Федоровна понимает — стоит рядом и успокаивающе поглаживает по руке. Эх, Маша… Чуть позже тоже будем вместе, олицетворяя собой… потом Ростопчин придумает, чего мы олицетворяем.

Сквозь закрытые балконные двери доносится гул толпы. Боюсь. Память предков заставляет бояться. Хотя знаю, что сам собрал этих людей на площадь и что там нет стрельцов в красных кафтанах, с красными от вина рожами, с красными от безнаказанной ярости глазами. И не толпа — руда, из которой предстоит выплавить сталь и выковать клинок.

— Готова? Пошли!

Шаг вперед. Распахиваются высокие застекленные створки. Еще шаг — от дверей до перил их пять, но кажутся бесконечными. Возьми себя в руки, гвардеец! Не сметь дрожать! Или просто в теле отзывается тревожная барабанная дробь? Дружный вдох, ощущаемый мягким ударом в грудь. Не ждали в таком виде? Нет треуголки и тесного немецкого платья… Или вам царь не настоящий?

Барабаны все громче… литавры… труба на высокой ноте будто плачет… В небо взметнулись сотни белых голубей, собранных по Петербургу и соседним губерниям, и сводный хор дьяконов начал:

Тайные репетиции не прошли даром — от мощных голосов по спине не мурашки, кони копытом бьют. Позади что-то бормочет Аракчеев. Молится? Значит, даже его проняло, а ведь именно он был самым горячим противником следующих строчек. Доказывал невообразимую их опасность, не убоявшись угрозы Сибирью.

Внизу, на площади, кто-то опустился на колени. Зачем?

На коленях уже все. Бенкендорфа убью — скорее всего, это его придумка. Иначе почему мастеровые в первых рядах так прямо держат спину и крестятся одновременно? Но не мог же полковник заставить людей плакать?

У самого сердце стучит почти у горла. Держись, гвардеец…

Звук трубы еще пронзительней и выше, хотя, кажется, уже и некуда. За секунду до последнего куплета по булыжникам площади ударили тяжелые сапоги бывших штраф-баталлионцев.

Идут. Двадцать шесть человек в серых бушлатах. Четверо надели их добровольно-выжившие в том бою моряки с «Памяти Евстафия». Подали рапорта, хотя каждому предлагалась почетная отставка с пенсией и личным дворянством. Отказались и вот теперь идут в строю. Развернутое красное знамя… там нет серпа и молота — с полотнища Богородица с немым укором смотрит на тех, кто еще не взял в руки оружия. Нет больше штрафников — Красная гвардия редкой цепочкой встает передо мной, по команде Тучкова обнажив головы.

Теперь я. Ну? Скажи им! Они ждут! И простые люди, и те самые заговорщики, что еще недавно хотели задушить меня шарфом. Недавно… и давным-давно. Они смотрят, как на… да не знаю, как смотрят. Нет в глазах ни угрозы, ни вызова, есть только вера. Нет, не в человека, стоящего на балконе в шитом золотом становом кафтане, — в то, что этот человек олицетворяет. Огромную страну, которая встанет и отомстит. За всех и всем.

Барабаны смолкли. Только один, самый большой, отбивает ритм сердца и не дает успокоиться. Ну? Выдох, заставляющий разжать сведенные челюсти…

— Братья и сестры! Друзья! Спасибо вам и поклон до самой земли. Встаньте, ибо не вы, а я должен стоять на коленях. — Невнятный шепот, то ли удивленный, то ли испуганный. — Не могу прийти к каждому кто потерял родного отца, сына, мужа, павшего от руки подлого захватчика. Но еще раз говорю спасибо пришедшим разделить нашу скорбь. Разделим, мы все разделим! От веку на Руси делили не только радости, но и беду — на всех, не считаясь с титулами и чинами! И вот явилась новая… Жадные английские лорды тянут свои грязные лапы к нашей земле. Нет, уже не грязные — они омыли их в крови наших детей! Это орда, это Британская Орда, и теперь встает вопрос о выживании нашем не только как великой державы, но и о самом существовании русского народа. Вы хотите жить? Вы хотите, чтобы ваши дети жили на вашей земле?

Молчание в ответ. Странный государь задает странные вопросы? Ничего, ужо и ответы на них получите.