Ник Перумов - Волчье поле

— Баскаки, значит? — дождавшись кивка князя, первым заговорил боярин Олег, для вящей солидности огладив бороду. — Не обессудь, Анексим Всеславич, но что ж тут такого? Бывали баскаки у нас на Тверени. Хорошего в том мало — безобразить будут, торг зорить, добрых людей обижать; но видели мы их, во всяких видах повидали…

— Ты, Олег Творимирыч, все правильно сказал, да не до конца. — Обольянинов утер губы, с дороги никак не могла утишиться жажда. — Были у нас баскаки, верно. А потом в Залесске устроились, как князь Гаврила Богумилович стал их привечать. Мы и горя не знали, выход в Залесск возили. А теперь сказал мне тот мурза, что не просто баскак к нам едет — будет Шурджэ-темник по новой дымы и сохи считать. По новой дань исчислять. Мол, говорят в Юртае, что осильнела Тверень, высоко поднялась без ордынского догляда. И идет с тем темником сильный отряд, без малого десять полных сотен. И встанут они во граде, а уж что потом будет — сам разумеешь.

Совет примолк. Собравшиеся сдвигали брови, хмурились, чесали затылки. Кашинский немилосердно терзал собственную бороду.

— Темник Шурджэ — это да, не просто баскак, — заговорил наконец Ставр Годунович. — Слыхал я о нём и в Залесске, и когда в Юртай последний раз наведывался, три года тому уже как…

— В том-то и дело, — не удержавшись, перебил боярина Обольянинов. — О том мурза тоже баял. Мол, многие саптары держат за то на нас зло, что не показываются тверенские в Юртае, раз ярлык получив, хану не кланяются, дарами не уважают…

Теперь уже сдвинулись брови у Арсения Юрьевича.

— Да, ездили к ним, бывало. Димитрия Михайловича, князя Червоновежского, все небось помнят — как отказался он дымам кланяться да ханский сапог целовать, что с ним стало?

Все помнили.

— Зато Гаврила Богумилович не токмо что сапог, кое-что другое целовать, говорят, не постыдился, — бросил воевода Симеон.

— Не постыдился, — подхватил Ставр. — И оттого у него в Залесске — все больше купцы да мурзы ордынские, а не баскаки. Хотя баскаки, конечно, тоже сидят.

— Вот именно! — Князь резко поднялся, расправил плечи, словно разрывая незримую, давящую грудь паутину. — Не токмо гости, но и баскаки. Сидят, кровь из нас сосут — а Болотич и радуется. И народ у него в Залесске, говорят, такой же стал — мол, все равно кто через порог, лишь бы с мошною потолще.

— А насчет ордынцев, — тотчас вставил Годунович, — рекут, мол, пусть они нам лучше уж по спине плеткой. Зато другим-то — саблей!

— Правда, и обогател Гаврила, что есть, того не отнять, — вздохнул Олег Творимирыч. — Казна у него мало что не лопается. Людей, с пограничья бегущих, у себя принимает да осаживает, леготу от податей дает. У нас места краше, леса чище, болот меньше — а прибавляется в селах куда менее супротив Залесска.

— Соборы возводит, — напомнил владыка. — Самого митрополита Петра к себе зазвать тщился, роскошью храмового строения прельщая…

— Наемников привечает, — добавил Обольянинов. — Сам видел. Знатная дружина. Готовится…

— И своим не верит, раз чужие мечи скупает, — хмуро отрубил князь. — Но ты, Анексим, далее говори. Что еще мурза тот поведал?

— Поведал, чтобы осторожны были, — боярин прямо взглянул Арсению Юрьевичу в глаза. — Что темник тот — не просто саннаева рода-племени, самого Саннай-хана потомок. Что послать его к нам могли не сколько дани счислять, сколько… — он помедлил, — «Тверени укорот дать», вот чего.

— Укорот дать! — зарычал воевода Симеон, едва не грохнув по столешнице пудовым кулачищем. — Как же, так и дали! Думают, мы сами оружие побросаем, как в Залесске, когда набег случился, еще при старом князе Богумиле?

Годунович вздохнул.

— Богумил тогда от саптар откупился. Казну всю отдал, девок в полонянки, бают, сам отбирал, не побрезговал. Зато город отстраивать не пришлось. Люди целы остались. Гаврилушка, видать, тогда еще запомнил, что у ордынцев, на брюхе перед ними ползая, много чего выторговать можно. А что плюют они на тебя — ничего, утрешься. Так они теперь в Залесске, сказывают…

— Погоди, Ставр, — поморщился князь Арсений. — Не о том речь. Шурджэ с собой тысячу воинов приведет, что уже немало, да за плечами у него — вся Орда. Забыли, как в Резанске послов ихних убили? И чем то дело кончилось?

— От Резанска того же требовали, что теперь Болотич сам отдает, — напомнил Обольянинов. — А резаничи решили, что лучше умереть всем на стенах, но стыда-позора избегнуть.

— И что? — нахмурился Ставр. — Избегли они ярма ордынского? Те, кто выжил?

— Не избегли, — согласился Анексим. — Но песни-то, как они на стенах дрались, как княгиня со звонницы вниз с дитем кинулась, чтобы только саптарве не достаться, — поют! По всей земле, от края до края! От невоградский пятины до берегов Дирта!

— Ты, боярин, это пахарям скажи, — тяжело взглянул на Обольянинова Годунович. — Болотич ордынцев умасливает, а они за то набегами на другие княжества ходят. Нам хорошо, мы от степи далеко, а те же Резанск, Дебрянск, Сажин, Нижевележск? Что ни год — саптарская рать! Мало от них песни-то помогают.

— Постой, погоди, Ставр, — князь по всегдашней привычке шагал взад-вперед по тесной горнице. — Ты к чему речь-то ведешь? Что Болотичу уподобиться стоит?

— Не уподобиться. — Боярин выдержал взгляд Арсения Юрьевича, не отвел глаз. — А кое-что у него позаимствовать. Оружием врага попользоваться — не зазорно. Иль не висят у вас, бояре, теперь сабли у поясов заместо мечей? Не у ордынцев ли замеченные?

— Ты, Ставр, саблю с мечом не путай, — заворчал Симеон Святославич. — И лучше дело говори. Что нам в этом темнике? С чего его вдруг нам решили поставить? И как это может обернуться — вот о чем речь вести стоит.

— Верно говоришь, воевода. — Молчавший некоторое время владыка тоже огладил бороду. — Не про то глаголем. Не посылает Господь испытаний, что чадам Его не по силам. Как страдал Сын Его, когда шел последний раз на торжище Парапамейское, а толпа уже каменья собирала? Из Юртая епископ тамошний, Феофилакт, так отписывал нам, остатним владыкам, — темник Шурджэ сердце имеет волчье, только битвами живет, с конца сабли мясо ест. О другом писал Юртайский епископ, мимоходом темника сего помянул, но главное, как я разумею, — что послом такого не отправят. Воинское его дело. Бражничать да щеки пучить — не по нему.

— К чему ж слова твои, владыко? — остановился князь.

— Темник, да с сильным отрядом — они, княже, для боя. А не дани-выходы считать.

— Гневается на нас хан, — усмехнулся Олег Творимирич. — Что хоть сапоги ему не лижем, а тоже строимся да богатеем, пусть и не так споро, как Залесск.

— Если гневается — то пошел бы со всею силой, — не согласился воевода. — А тысяча воинов — с нею в набег идти, полон похватать, а не большие грады брать.