Александр Рубан - Феакийские корабли

Нехотя, потом всё быстрее завертелся диск. Сильные тройки, сделав по десятку всё ускоряющихся шагов, перешли на бег. Щелчков не было.

Быстрые тройки на бегу подхватили ремни — без рывка, мягко, как надо. Кормчий настороженно прислушивался. Щелчков не было.

Быстрые тройки уже пробежали по двадцать шагов, когда наконец появился звук. Нормальный звук — Акроней успокаивающе похлопал юношу по спине, когда тот вопросительно посмотрел на него. Свист. И даже не свист, а шелест, но сейчас будет свист… Есть. Часа три вот так посвистит, пока не замедлит вращение.

На тридцать пятых примерно шагах тройки резко остановились, и раздался хлопок: ремень, легко соскользнув с оси, натянулся между блоками. Порядок.

Правая тройка, не теряя времени, стала сматывать свой конец в бухту, левая помалу вытравливала. Незанятые гребцы зашевелились на берегу, поднялись, вырастая из тумана, потянулись группами и цепочками к кораблю, обступая борта.

Понимают, ленивцы, что время дорого! Как-никак, два часа потеряно, а ветер хоть и слабый, да встречный. Но спешка нужна будет потом, в море. Может быть, даже придётся пощёлкать бичом над спинами нерадивых. Для их же пользы — чтобы к вечеру смогли увидеть берега Схерии и ночью жаловаться жёнам на жестокого кормчего, показывая им рубцы на спинах. А четверо из обслуги Перста — на ягодицах. Каждому своё… Впрочем, ветер к полудню может перемениться (почему бы и нет? Посейдон милостив, полсотни лет не вспоминает об обещанной мести), но это вряд ли. Акроней потянул носом воздух и последний раз глянул на Итапетру. Ох, вряд ли — хотя парус, как всегда, наготове.

На самый же крайний случай — если Нот вообще не проснется, а Борей задышит сильнее, — на этот случай Акронею известна хорошая бухта на юге Схерии. Заночевать придется там, а в столицу двинемся поутру, вдоль берега. Три часа на вёслах… Ну, четыре — поскольку натощак. Последних овец прикончили здесь, на мысе, а половина ячневой лепёшки (на большее не хватит муки) — не пища для гребца. Ладно, там видно будет. Есть ведь ещё материк, куда может случайно забросить корабль, а на материке — тучные стада с безоружными пастухами…

Всё это Акроней додумывал, стоя уже на корме, отжав эксцентрики и зычно подавая команды гребцам. Нос корабля рывками сползал с берега, всё вокруг скрипело и дёргалось, и лишь Медный Перст, всегда обращённый к Полярной Звезде, был обращён к ней и ровно свистел на пронзительной ноте. Судно закачалось на мелких прибрежных волнах, гребцы полезли из воды, переваливаясь через борта и разбирая вёсла. Двое задержались на берегу, чтобы на руках перенести слепого аэда. Окиал со старым Тооном были уже на борту.

Аэд, оказавшись на палубе, сразу же был подведен к своему металлическому ежу. Ощупал со всех боков и его, и найтовы, надёжно крепившие странный сей груз, пощёлкал чем-то и только тогда уселся рядом, так и не выпустив один из штырей, крепко обхватив его своими сухими пальчиками. Лиру свою этак небрежно положил рядом — а за ежа держится. Так малое дитя, едва проснувшись, тянется к новой, вчера подаренной игрушке, о которой всю ночь помнило…

Носовые гребцы упёрлись вёслами в дно, и судно, отойдя от берега, словно рухнуло вниз, погрузившись в белёсую мглу. Ох и туман! Ничего не видно в тумане, кроме Перста да силуэтов ближайших пяти пар гребцов! Ну, да кроме Перста ничего и не надо видеть феакийскому кормчему.

— Правым бортом табань, левым греби! — протяжно скомандовал Акроней. — И-р-раз!.. И-р-раз!..

Медный Перст, плавно увлекая за собой вертикальную раму, поворачивался Бореевым — высоким — концом к невидимому носу корабля. На самом деле, конечно, поворачивался корабль. Но об этом говорили Акронею опыт и знание, а чувства — чувства нашёптывали другое. Они шептали, что Схерия всё ещё за кормой, и весьма неохотно воспринимали доводы разума… Гребцам проще: они верят своему кормчему. А кормчий должен верить не себе, а вот этой штуке…

— Суши вёсла!

Бореев конец оси уже указывал точно на нос корабля. Значит, прямо по курсу был островок Эя — обиталище волшебницы Кирки. Вздорная баба: влюбляет в себя почтенных мужей и превращает их в бессловесный скот. Не стоит без нужды навещать её остров — даже на малое время не стоит, лучше обойти стороной… Акроней дождался, пока корабль по инерции повернулся ещё немного — так, чтобы ось указала на левую якорную площадку, — и, отпустив кормовое весло, дал команду гребцам. Грянула песня, вскипели под вёслами волны, и судно рванулось, взрезая собою туман. Чуть на восток — между островом Эя и устьем реки Ахерон.

Навболит первым заметил Посейдонов трезубец — и первым погиб, ничего не успев понять и тем более предотвратить. Это была быстрая и напрасная смерть: сам Земледержец ощутил смутное сожаление, неловко стряхивая тело юноши с окровавленных золотых лезвий и омывая их в тёмной пучине моря.

Если б не ночь, проведенная им с безымянной хозяйкой источника в гроте! Ночь сомнений, и споров, и кратких часов забытья в объятиях юной прекраснокудрявой богини… Ночь, когда Навболит перестал быть послушным жрецом атеизма, и вера в богов родилась в нём из веры в их небытие. «Этого не бывает, и этого тоже не бывает, а этого не должно быть!» — говорил он наяде, страстно и пылко живописуя то, чего не бывает, и то, чего быть не должно.

Распалённый своим красноречием, как никогда ненавидящий то, чего нет, он затемно вышел из грота, сердито стирая с лица поцелуи и слёзы богини. «Выдумка!.. — бормотал он, карабкаясь по отвесным скалам, окаймлявшим Форкинскую бухту. — Что она может понять, если она сама — выдумка безграмотных пастухов!» — Он прошёл по вершине гряды к самой северной точке отрога, туда, где откос, подмываемый морем, был особенно крут, и остановился над бездной, подставив разгорячённое лицо ночному Борею. Забрызганные луной морские просторы казались неодолимыми, но он знал, что это не так: длинный язык тумана уже наползал с южного берега Лефкаса и достаточно чётко обозначал местоположение острова за горизонтом. Правда, Навболиту ещё никогда не приходилось прыгать так далеко и так наудачу, но ведь всё, что мы умеем делать, мы когда-нибудь делали в первый раз…

«И не только пастухов, — подумал он вдруг. — Моя тоже… Я её тоже выдумал». — Но он не стал развивать эту мысль, потому что она развивалась как-то не так, а весь сосредоточился на том, чтобы хоть приблизительно определить точку финиша. Берег там наверняка не такой крутой и высокий, как здесь. Можно прыгнуть в море, доплыть и выбраться в любом месте. Наверное, так и следовало сделать — хотя бы из соображений безопасности, — но вода была, пожалуй, чересчур холодна. Навболит вспомнил вчерашнее купание и поёжился, кутаясь в тёплую Окиалову мантию. А ведь они купались в бухте — мелкой и со всех сторон закрытой от ветра. И днём. Ещё до того, как он уснул в гроте, а потом проснулся и придумал наяду… Наглая мысль не покидала его и хотела развиваться по-своему. Навболит дёрнул плечами и стал нащупывать левой — толчковой — ногой опору поровнее и понадежнее. «Красивую и глупую наяду, которая ничего не может понять. Наверное, потому…» Ага, он уже готов к прыжку. Ну, так надо прыгать!