Татьяна Апраксина - Башня вавилонская

Пару лет назад он смотрел тот дурацкий сериал про мстителей — и фыркал, и думал, что кубинские дела просто просились в телемелодраму, и неудивительно, что сценаристы в порядке бреда додумались до сюжета, который они, банда великовозрастных подростков, взяли и осуществили всерьез. В конце концов, часть целевой аудитории, правильно? Он смотрел, смеялся, сравнивал, а рядом, оказывается, ходил Шварц, пытаясь понять, кто же все-таки его продал.

Лень, трусость и равнодушие.

Последнее он сказал вслух — и инспектор Гезалех, уже, кажется, снова засыпавшая перед монитором, подняла голову и спросила, о чем он.

Она успела сменить свитер на блузку из темного, полуночно-синего, слегка искрящегося шелка. Первая брюнетка, которой к лицу такой оттенок — хотя что ей не к лицу? Очень легко представить Анаит и в вечернем платье — синий шелк, переливы, мех, бриллианты, — и в бесформенном хулиганском комбинезоне с огромными заплатами, которые носили нынешним летом новгородские школьники, озадачив даже привыкшее ко всему старшее поколение. Да, четырехколесные ролики и головную повязку с надписью «Осторожно, дети!» добавить, разумеется.

О чем? То, что понял сам про себя, можно и рассказать другому — хуже не станет. Все равно, один человек уже знает — и не забудет. И хорошо, что не забудет. Этого еще не хватало, вдобавок ко всему остальному.

Дьердь Левинсон встал, задернул шторы, отгораживаясь от осени, слишком похожей на зиму, и начал объяснять. Все. С начала. С высадки в Заливе Свиней. С того, кем они были. С того, что и кого он предал.

Он говорил о себе и о том, что с ним стало, о других — и о том, что с ними сделал. О том, как все отступили друг от друга, и он со своим «дело-то наше справедливое, но на фоне реформы неэффективное», может быть, стал первым. О том, как до вчерашнего дня не сомневался, что Моран собрал всех к себе по старой дружбе, не корысти ради, и до вчерашнего дня не спрашивал никого и ни о чем, даже Шварца, хотя с тем явно творилось неладное. Обо всем с начала и до конца.

Красивой, умной, неповторимой женщине, которую он очень не хотел потерять; но промолчав, потерял бы больше: себя. Исповедовался, и больше всего боялся какой-нибудь ерунды, утешений и поглаживаний, поверхностного, пустого всепрощения.

— Да, ты прав, — сказала она мягко и непреклонно. — Это действительно лень, трусость и равнодушие. Но это не все, что у тебя есть, правда?

Что-то все-таки правильно крутится в этом мире, спасибо ему. Она поняла. На самом деле. В том единственном смысле, который был нужен, в прямом. И по-прежнему считает его равным. Что-то все-таки есть вокруг, кроме осени. А у него?

— Это теперь придется проверять. Все и с самого начала.

Нам придется все менять не только здесь, думает Левинсон. Нам придется все менять везде. По всему университетскому фронту. Потому что… я собрал эту статистику, но я слишком долго медлил с тем, чтобы ее отдать. Даже когда выяснилось, что ее есть кому отдавать. Если бы я сделал это раньше — но это вода под мостом. Главное, все, что мы делаем, должно будет работать не только у нас. И не только с нашим специфическим контингентом. И показывать результат придется относительно быстро, потому что страх иррационален и не выветривается, и возвращается, а уж поводов мы дали… Нам нужна помощь. Я думал купить ее за собранное — но, может быть, ее и не надо покупать…

Вполне возможно, Сообщество будет радо не меньше нашего.

— Анаит, у меня есть к вам одно достаточно странное предложение.

— Если я приму твое предложение, то не смогу продолжить инспекцию. Конфликт интересов, — слегка улыбается она, и кажется, в небольшой зазор перед ее ответом уместилось взвешенное размышление.

Все безумие последних дней обретает замечательное, единственно возможное объяснение: это сон. Путаный, немного бессвязный, отчасти логичный. Из тревожных сигналов, которые все сыпались и сыпались мимо сознания, сплелась вот эта фантасмагория. Предупреждение, осмысление, озарение… все сразу.

Идеальная женщина — просто идеальная и лично для него идеальная, — порожденная сном, сидит в кресле его кабинета, откинувшись на спинку, и она определенно слишком хороша, чтобы существовать на самом деле, а уж то, что он только что услышал, могло породить только подсознание. В виде компенсации за историю Морана.

Моран. Моран и Шварц. Обязательно нужно запомнить, когда проснешься. И принять меры, пока не стало поздно. Пока еще не прибыла настоящая инспекторша. Пока Шварц не принялся ломиться из окружения, а Саша не убила любимого человека… С Мораном, кажется, время ушло, это придется делать самому. К сожалению, или к счастью. Это все-таки лучше того, что уже успело присниться. Но очень грустно будет потом смотреть… Анаит Гезалех ведь реальный человек. И даже похожа.

А пока что — раз это сон… и, тем более, мой собственный сон.

— Совет проглотил Джастину ФицДжеральд… отчего бы ему не сделать то же самое второй раз? А не захотят, подождем до конца инспекции. Не так уж долго.

— Ну что ж, — говорит прекрасный продукт воображения. — Я им напишу. Но ты все же выскажи свое предложение вслух.

Я хотел-то всего лишь сказать «помогите мне пригласить сюда тех, кто учил вас», но если меня поняли неправильно — и согласились, то кем нужно быть, чтобы отступить? Шварцем?

Во сне, говорят, надо увидеть свои руки — тогда поймешь, что сон это сон, и сможешь им управлять. Увидеть. Или увидеть и…

— Анаит, будьте моей женой.

Человеческий организм состоит из воды. Почти весь. Джунгли тоже состоят из воды, почти все. Обопрешься ладонью, а поверхность отступает под рукой и навстречу тебе лезет вода. Вдохнешь… и чувствуешь, как на стенках дыхательных путей оседают большие жирные капли. Пыльные… Он знал. Он был к этому готов. Он умел справляться с собой. Местные говорили «Парень, а что ж ты так на белого похож?» Принимали за флорестийца — он успел перенять акцент флоридского побережья, а юкатанский не усвоил еще. Он держался, это он умел. Он был Карл Векшё — и он вообще многое умел лучше остальных. Например, сделать так, чтобы в этой воде, в этих джунглях не ломались системы связи. И чтобы их можно было быстро починить, если сломаются.

Починить связь. Починить операцию. Починить боевую организацию. Многое получалось легко, потому что он знал и умел лучше прочих. Другое у него получалось с трудом, а у всех остальных не получалось вообще. Год почти прошел, и он добился большего, чем добился бы тут кто угодно. Карл был почти счастлив. Оппозиционная группировка обгладывала невезучую корпорацию с краев и нацеливалась на центральный комплекс. Он знал этот мир изнутри, знал, как победить.

Рано или поздно Сфорца и все его окружение получат по заслугам. Не нужно торопиться. Карл много читал про таких, как он сам. Очень много. Мог бы сам написать книгу. Знал, что самое опасное в его случае — поступать, как хочется. Нужно помнить о том, что родился слишком импульсивным. Один раз он едва не взорвался — и едва не умер, второго раза не будет.