Татьяна Апраксина - Башня вавилонская

— Я предоставил его собственному выбору, — чеканно заявляет Антонио. Забрало опускается с лязгом. — Ну хорошо, — сдается через пару секунд рыцарь без обиды и упрека. — Вы это называете так. Но не совсем тогда. Тогда я только удивился, но я мог чего-то не знать. Но когда Шварца начали шантажировать, он тоже никого не предупредил. А ведь все мы, кроме Морана, могли считать, что остались вне поля зрения властей.

— А что Моран?

— Личфилд, конечно, заинтересовался обстоятельствами дела Шварца, а ресурсами он располагал. Он накопал кое-что.

— Без помощи Морана?

— Совершенно без. Если не считать первоначальной утечки, — качает головой Антонио.

— Вы знали, что Моран держал Шварца в убеждении, что его предал кто-то из вас?

— Нет. Он что, идиот? — Интересно, кто именно… — Я же сказал — Шварц действовал в одиночку. Его вообще никто не мог предать.

— У Шварца было иное мнение.

Да Монтефельтро сводит брови.

— Вы нашли дело?

В переводе «неужели и правда предали?»

— Нашли, естественно. На него случайно вышла военная полиция. Отчасти случайно. Один из тех, кого Шварц принудил к самоубийству, был не только бездарным и трусливым военным, но еще и не очень чистоплотным человеком. И успел стать предметом расследования по новому месту службы.

Антонио потягивается, запрокидывает голову, смотрит в потолок и начинает громко смеяться. Потом сгибается пополам и словно пытается зажать смех в животе, а не выходит. Выходит из него только хохот.

— Это… это же настоящая языческая храмовая роспись, — выговаривает он, вытирая слезы. — Знаете, такая где человек десять одновременно совокупляются, и даже не попарно. Я, я… — опять сгибается он, — даже пересчитать все позы не могу. Значит, Личфилд на Морана имеет то, что он накопал. А Моран Личфилда пугает мной и заговором. Личфилд наверняка знал, что Шварца никто не сдавал, и что Моран Шварцу морочил голову, и обещал на Морана Шварца спустить, если что. Я узнал про Шварца и Личфилда, и сам должен был сделать выводы. Шварца Моран пугал Личфилдом и внушал про предательство, чтобы тот не рассказал остальным. Я, кажется, упустил две трети?..

Что ж, метафора не хуже прочих. Господин да Монтефельтро способен провести — и проводил операции любой сложности. Он мировой переворот подготовил. Он мной манипулировал вслепую. А в пяти колодцах заблудился, потому что колодцы не абстрактные, деловые, всечеловеческие… а личные и слишком близко к телу. Всего-то и нужно было, один раз собраться и поговорить.

— Еще Моран объяснял Шварцу, что от его резких движений первыми пострадаете вы трое… А затем в эту схему встроились и вы, Антонио, когда рассказали часть этой истории Смирнову. Я, признаться, не очень понимаю, какие цели вы при этом преследовали, но действие ваш рассказ возымел. С этого момента Иван Петрович более не пытался внести раскол в дружные ряды Ученого совета — и поверил всем угрозам.

— Смирнову? Да я просто ему описал, что было на острове и после! Он мне жаловаться хотел, а я объяснил, что его гражданские мерки не вполне уместны, и почему, и сколько может стоить его терпимость. Это же было еще когда он стал деканом. Давным-давно. Погодите-ка… уж не решил ли Смирнов, что я его посвятил, чтобы… связать тайной?.. Да на том, что я ему сказал, он мог разве что кино снять. Пятый сезон «Мстителей». Вот сериал, кстати, не я, честное слово!

Не признаваться же, что не видел.

— Смирнов решил, что вы его… предупреждаете, как умеете, о том, что на самом деле происходит в университете. Он, кстати, додумал ваши исходники дальше, пришел к выводу, что вся ваша художественная стрельба была бы невозможна без прикрытия сверху и определил в ваши покровители Личфилда. Почти не ошибся.

— А что с Сашей? Как намекал Моран, она была в курсе его педагогических фокусов. По крайней мере, всю эту историю с Максимом они обстряпали вместе. — Визитер морщится. Понятно, еще одна точка расхождения. Очередное «она сама должна была понимать». — Кстати, доказать намеренность ошибки при постановке диагноза не выйдет. Вполне возможная погрешность дифференциальной диагностики. Да, надо ли мне пояснять, что я к этому развитию сюжета не имею отношения? Точнее, имел — но совсем не то?

— Не нужно. Диагноз — не ваша работа. Вы просто хотели заполучить мальчика для Франческо. Но вы ничего ему не сказали. Вероятно, все по тому же принципу: Максим несколько лет упоенно изводил весь университет и вы оставили его пожинать плоды. Я думаю, размер этой ошибки вы уже успели оценить сами.

— Ошибкой было бы, позволь я Шварцу уговорить Морана отдать мальчика ему, — усмехается Антонио. Вот как, и об этой детали он знал и молчал. — Но в чем, собственно, ошибка? Как я успел заметить, молодой человек в последние годы преимущественно счастлив, а это не о каждом можно сказать. Несчастные так не дерутся.

— А мне казалось, что вы поняли и оценили, что молодой человек преимущественно жив преимущественно чудом. Ему повезло больше, чем другим, которых вы оставили идти своим путем. О чем я и хотел с вами поговорить — как вы, наверное, уже догадались.

— Слушаю, — очень вежливо говорит да Монтефельтро. Разглядывает сложенные на коленях руки. Если не знать, что ему почти сорок, и не догадаешься. Пай-мальчик из хорошего колледжа. Явно считает, что совесть его чиста.

— Слушать? Нет. Вы мой брат, но я вам не сторож. Я прошу вас подумать и оценить, какой долей нынешней ситуации мы обязаны вашим… принципам. И можем ли мы позволять себе это впредь. О прошлом поговорите с вашим исповедником, если вы этого еще не сделали.

— Если вы так ставите вопрос, то моим принципам мы обязаны всей ситуацией. Тем, где мы и на каком фоне, — мило улыбается Антонио.

— Как мы только что установили, мы обязаны всей ситуацией моей привычке не иметь за спиной лишних факторов риска — и готовности совершать преступления, чтобы этого избежать.

— Это входит в определение. Именно потому здесь сидите именно вы, а не кто-то из тех бездарных авантюристов. Все, что вы делаете, всегда застраховано в три слоя. Это прекрасное качество, но не пытайтесь меня переделать на свой лад.

А то он будет сопротивляться. «Я жив — значит, я прав». Испытание свойств себя, непрестанное и безжалостное. Особенно безжалостное к невольным соучастникам этой его пляски на канате.

— Избави меня Боже. Синьор Антонио. Я сейчас смотрю на четырех человек, которым вы, в каком-то смысле, были товарищем. На то, что с ними стало. На тех детей, которых они растили. И думаю о том, кому еще будет позволено дойти до края, потому что вы не сочли нужным предотвращать преступление, видите ли, проистекшее из собственных решений человека. Я не имею права вам приказывать — вы подчиняетесь не мне, и я не могу вам приказывать — вы нарушите приказ, который сочтете неверным. Я предлагаю вам подумать.