Татьяна Апраксина - Башня вавилонская

Джастина оглядывает аудиторию, насколько это возможно без риска свернуть шею. Жалко, скорпиона нашего корпоративного не видно без зеркальца — сидит в ложе прямо позади и много выше. Вообще, с ее места хорошо виден левый профиль Амаргона, анфас Фрезингер и правый профиль мирно дремлющего дедушки Матье. А все остальное — увы, не разглядишь, полутемный зал с подиума воспринимается преимущественно на звук. Одуванчику ее вообще не видно, если не развернуться, а кресло не крутится. Добрая, гостеприимная планировка.

— Господин Лим, — звучит милый, почти детский голосок с галерки. — Скажите, а вы не удивились, когда ваш друг Максим Щербина посвятил вас в тонкости своего приватного телефонного разговора?

— Нет, совершенно не удивился, сеньора. Потому что он меня не посвящал ни в какие тонкости. Максиму позвонили при мне. Он поначалу, кажется, собирался нырнуть к себе… только потом как-то оцепенел — и, по-моему, вообще забыл, что я тут сижу и слушаю. А слух у меня, как вы наверное знаете, очень хороший. Но я все равно сначала решил, что я чего-то не понял, потому и решил разобраться. А предсказать, что я сделаю, после того как разберусь, сеньора, мог разве что пророк.

Под пристальным взглядом устрашающей прокурорши — или кто она там, — его несло много дальше, чем хотелось бы. Он ощущал отторжение аудитории всеми чувствительными волосками на шкуре. Не тот стиль, не та форма. Наверное. Пресвятая Дева, ну кто бы заранее сказал, что все это будет настолько отличаться от привычной уже работы?.. Само пространство, этот огромный купол, как в соборе на картинках, эти уходящие ввысь ряды-ступени. Колизей с крышей, вот что это такое: и размеры, и суть происходящего. Нужно было подчинить аудиторию, взять ее в кулак, распустить на ленточки и заплести — но куда там. Шансов не больше, чем у быка на песке.

Деметрио вспомнил запись времен переворота. Вот Сфорца тут стоял. Шутил, играл и добился своего. Наверняка же чувствовал себя в самый раз: и лапы влезают, и хвост помещается.

А он сам… предупреждали же его. Кретин царя небесного. Он тут разговаривал, смягчал, уступал — думал, что его размажут, но будут с ним разговаривать. Черта с два. Он для них только кукла, а кукловод — это кто-то другой. Сфорца или Максим. Настоящие люди, а не второй сорт. Нужно было лучше смотреть, внимательней слушать. Учил ведь историю — а вдуматься, к себе применить, слабо. Судя по выражению лица Джастины, он тут уже наговорил. Но отступать, показывать, что не хочешь боя — было ошибкой. Ну, будем надеяться, этот опыт кому-нибудь пригодится.

— Вы, кажется, занимались террористической деятельностью?

— Я был амнистирован. Кажется.

— За личные услуги господам да Монтефельтро и Сфорца? — вякнул некто неразличимый.

Твари. Стервятники.

Деметрио вскипел, сдержался — и разрешил себе не сдерживаться.

— Вообще-то, вместе со мной было амнистировано семь тысяч сто восемьдесят два человека, — неспешно выговорил он. — Вы можете считать, что оккупационная администрация слишком широко отметила некое приятное событие. Сеньора, желаю вам никогда не нуждаться в подобных личных услугах.

Он даже не играл. Просто сказал этой неразличимой суке то, что думал.

К его удивлению, кто-то зааплодировал. И кто-то этого кого-то поддержал.

Дева Мария, они, что, головы дома забыли? Они, что, не понимают, что их смотрят и слушают везде, а не только в Старом Свете. Да и здесь, в этом зале, кого-то проняло уже. Когда охотников слишком много, зрители начинают болеть за волка.

— Почему вы согласились на амнистию?

— Потому что для того, чтобы отказаться, нужно быть дураком и преступником. У страны появился шанс сойти с карусели — и сделать это без войны. Прикажете выбросить его на помойку? Большинство людей, с которыми я начинал, их почти всех их нет в живых, это рабочие из Сан-Хуана, металлурги, химики, конвейер — когда они пошли воевать, им было нужно только, чтобы их перестали убивать. Оружием или голодом. Вы за кого меня принимаете?

Я знаю, за кого. Но вы не рискнете сказать это вслух.

— Господин Лим, — а вот это голос опасный, — у нас еще много времени, скажите, пожалуйста, мог бы я испросить сорок пять минут для себя? Как раз до перерыва. Нынешняя беседа очень поучительна, но не способствует серьезному обсуждению.

Разве бык может сказать «нет»?

Этот не таится в темноте. Спускается по ступеням, садится за соседний столик, кладет планшет толщиной в лист бумаги, кивает техникам. Походка, жесты — как у дорогого журналиста. Почти. Респектабельность во всем, от зажима для галстука, до шнурков. И чем-то похож на самого Деметрио. Азиат-полукровка, кажется. Высоченный, стройный, полированный. Костюм цвета слоновой кости, лицо с тем же отливом.

— Позвольте представиться, я — Хоанг Ден Ань, заместитель председателя Комиссии по защите прав человека. — И корпорант, сразу видно. Джастина уже объясняла, что все они заместители, потому что старым законом запрещено занимать руководящие посты. — Можете звать меня Дэн, — все-таки журналюга… все повадки. — Скажите, Деметрио, разделяет ли большинство жителей Террановы ваше мнение об оккупационном режиме?

— Простите, Хоа… Дэн, я уже говорил, что мне не нравится слово «оккупация» — оно слишком многозначно. Нет, я думаю, что не разделяет. Двести лет внутренней смуты, перемежаемой вторжениями извне, два столетия карточных домиков и повальной нищеты — это хороший способ отучить людей загадывать на будущее. Спросите меня снова лет через десять.

Это если я еще буду здесь лет через десять. Хороший способ уйти от вопроса.

— То есть, большинство все-таки не поддерживает широкие инициативы корпорации-держателя концессии и не встречает эту политику с таким энтузиазмом, как вы?

Да, этот опасней всей своры, взятой вместе. Но с другой стороны, то, что я сейчас говорю, может стать дома… политическим курсом. На какое-то время. Даже без меня.

— Во-первых, я же сказал, Дэн, спросите меня через десять лет. Сейчас люди могут радоваться тому, что вокруг не стреляют. Что появилась работа. Что есть, с кем меняться и кому продавать. Что снова открылись школы — хотя в деревнях поглуше этим не все довольны, рабочие руки, сами понимаете. Что не пропадает свет — или что он появился. Что воду можно пить. Что сельский или заводской сход имеет все шансы не попасть под пулеметы, даже если перейдет дорогу кому-то большому. Это тот максимум политики, который доступен. А во-вторых, вы переоцениваете мой энтузиазм.

Вьет или кто он там признательно улыбается. Разобраться бы, чего он может хотеть — чтобы грести в другую сторону. Если бы Деметрио был дома, он бы уже знал и понимал достаточно, чтобы развернуть ситуацию и сделать правильно. Как надо. Здесь пока всего мало. Не видно, не слышно, не получается.