Татьяна Апраксина - Башня вавилонская

Может быть, ей просто не очень хочется сидеть напротив Деметрио… Одуванчика, как его представили и как его все зовут. Нос к носу. Он еще более живой и настоящий, чем казался через глазок камеры. Он ужасно похож на Дядюшку, только лет на десять моложе. Или на пятнадцать. И ничего не ест. Только молча тянет минералку из бокала.

— Кстати, ты мне не скажешь, — нежно интересуется госпожа Сфорца, — кому мы обязаны всей этой поддержкой, потоками информации, списками относительно свежих трупов, фотокопиями отмененных задним числом служебных инструкций и как минимум тремя вопросами, прозвучавшими сегодня? Кто это пытался сделать из нас героических борцов за народное счастье, подло травимых преступным МСУ?

Мистер Грин очень плавно, но не очень вежливо ведет вилкой в сторону.

— Знакомься. Анна Рикерт, Аня. Моя личная помощница. Кажется, в Новгороде им слишком часто читали сказки на ночь. Во всяком случае, роль благодарного зверя понравилась не только ей, но и многим ее бывшим соученикам. На разных постах.

Одуванчик смотрит на нее так, словно она из царевны превратилась в лягушку. Со стрелой в пасти. Джастина медленно опускает вилку на тарелку. Аня ощущает, как тридцать лет концентрированного опыта, высокого класса и безупречности нацеливаются на нее, словно ракета. Она само совершенство. У нее все на месте. Восхитительный серый костюм, не готовый, а на заказ шит, безупречно подкрашенное лицо, одновременно красивое и интеллектуальное.

— Спасибо вам, Аня… — говорит госпожа Сфорца непередаваемым тоном.

Щеки, кажется, горят — но не смотреться же в ложку?..

Сотрудникам аппарата Антикризисного комитета, а также вспомогательному персоналу, категорически воспрещается совершать самоубийство в местах общественного пользования в нерабочее время иначе как по настоятельной казенной надобности. Это Дядюшка как-то присоветовал: если тянет в воронку, сочини инструкцию. Релевантную, так сказать. Скорее всего, поможет.

Помогло.

— Не за что, мэм. — вздыхает Аня. — Тогда мне показалось, что это — хороший способ занять всех чем-то безобидным.

— Ни хрена себе, — говорит Одуванчик, — безобидным.

— Не ругайся при детях, — строго говорит Джастина.

— Ни хрена себе ребенок…

— Я тебя имею в виду, а ты кого? — ехидно поясняет рыжая. — Я, кажется, представляю. Пять выпусков филиала по пять минут каждый, так? — Анна молча кивает. — Да, нам еще в принципе повезло. Скажи, — это уже Грину, — ты этот сюрприз тоже обнаружил по факту, да?

— Да… и представь себе, за сутки до этого я прочитал юной леди лекцию о неуместности и крайней контрпродуктивности попыток превратить себя в управляемую силой мысли каштанотаскалку для начальства.

— И делал это наедине, в закрытом помещении и с отключенной прослушкой? — если так выворачивать шею, ее и свернуть можно. Никогда не видела, чтобы сарказм так передавали движением. Люди, то есть, передавали.

— Ты, как всегда, абсолютно права. Впрочем, наличие записи нам бы не помогло.

Одуванчик молча разглядывает Аню. Она старательно напоминает себе, что, в теории, мужчины воспринимают женщин комплексно, как образ. Значит, такой у него возникнет образ — серо-красного несчастного существа, у которого помада объедена наполовину и контур вокруг глаз наверняка расплылся. Впрочем, это все глупости. Деметрио смотрит на нее как на врага. Как днем на симулякра. Какая уж тут разница, что за образ.

— Я, — выдает он, зачем-то облизывая чистую вилку, — обалдеваю просто весь, что за гнида был этот Моран.

— А при чем тут Моран? — мгновенно переключается на него Джастина.

— Как при чем? Он их стукнул, — это заразное, тыкать в А. Рикерт вилкой? — они и кристаллизовались.

— Деметрио, тебя в джунглях не учили, что употребляя «обалдеваю просто весь» подряд с «кристаллизовались», ты не только портишь соседям аппетит, но и выдаешь себя с головой, как жалкий двоечник?

— Нет… все пришлось осваивать самому. Но на вашем месте я ждал бы еще сюрпризов с этой стороны. Если столько народу перекалечило — оно все еще себя покажет.

— Аня, я правильно понимаю, что наш мальчик, я имею в виду Максима Щербину, демонстративно отказался иметь дело с вашей… сетью? — спрашивает Джастина.

— Мы к нему обращались… и ждали реакции. Не дождались.

— И от вашего декана?

— Да.

— И от остальных преподавателей?

— Да…

— И от студенческого совета?

— Нет, эти потом прорезались…

— Изумительно, — раздувает ноздри королева. — Нет, я просто не могу обо всем этом думать в приличном месте, а то мне говорить хочется. Одуванчик, скажи что-нибудь ты, я разрешаю.

— Вот у нас на побережье, — говорит Деметрио, — было дело… Когда ваши войска как раз впервые к нам вломились. И только стрельба затихла, как объявляют — всем госслужащим предыдущих режимов, да и членам партии заодно — прийти и зарегистрироваться. Ну вторые-то осторожничают, а первым все ясно: если учреждения не работают, так солнце по утрам всходить не будет, а города уж точно собственным мусором захлебнутся. Даже самые уроды из реставрационников с этим не шутили. Идут регистрироваться. А им в документ штемпсель. Запрет на профессию. Как коллаборантам и соучастникам преступных режимов. Вот и представьте, стоит какой-нибудь водитель трамвая и на штемпсель этот глядит. И такой патриотизм в нем просыпается… Я так себе замечательного начштаба оторвал, он, кстати, живехонек. Заместитель директора канализационной службы Флориды. Хорошо, конечно, что они недели через три опомнились и сдавать назад начали, пока до холеры не дошло. Но и жалко. Редкостного пропагандистского эффекта было дело.

— Да, полная правда, — кивает Джастина. — Я там через год знаете как кадры искала? Через начальника полиции. Мне, говорю, нужно пятьдесят медсестер. Сейчас, отвечает, арестуем, привезем. Это я как раз, Аня, — у нее получается «Анья», почти как у мистера Грина, только заметнее, — примерно в ваши годы туда угодила. Так что мы, в общем-то, все понимаем — но предупреждать надо.

— Да, а мне эти методы вербовки стояли вот тут, — Одуванчик показывает под челюсть. — И я, конечно…

И он рассказывает, что там конечно. И что из того следовательно. И после того. И в довершение всего.

Пока мистер Грин не поднимается и не подает руку Джастине:

— Прошу. Завтра в восемь вы оба должны быть на месте, — напоминает он. — Да, кстати, Аня, вчера вас разбудил не я.

Не он? А кто же? Кто-то из ребят, наверное, в систему вломился. Странно, что никто не признался, не похвастался. У нас это любят… И что значит, что не он? Что он и в этот раз меня поднимать не станет?

— А работать мы не будем?..

— Нет. Мы не будем. А вы — как хотите, — улыбается он, и слегка наклонившись, едва слышно говорит: — Вы этот гейзер распечатали, вам и укрощать.