Татьяна Апраксина - Башня вавилонская

— Ладно, — усмехается Шварц. — Уговорили. — Щелчок по коммуникатору. — Забирайте свою сестру. Синьора, приношу свои извинения за доставленные неудобства.

Он не сумасшедший — и не сойдет с ума. Он просто очень упрямый и очень последовательный человек, которому нужно сломать двоих, и совершенно не нужны бессмысленные жертвы. Он же… да, Максим же говорил. Экономия как подкормка для гордыни и тщеславия. Неплохой движок в их профессии.

Но Сфорца… ну, змий древний, диавол и сатана!..

Он освободил заложника. Он прекратил — как минимум на сегодня, — любой шантаж, а особенно подобный. Семьдесят пять секунд. Абсолютный мировой рекорд в переговорах с террористом.

— У него кардиостимулятор. У Шварца. Точно. «Харрикейн-С», отавского производства. — говорит Максим из своей комнаты. — Так что когда мы сожжем электронику — будет приступ.

— Теперь следующий рычаг. — говорит Кейс. — У Шварца наверняка есть.

— Есть, — соглашается председатель Антикризисного комитета. — И не один. Я вам, кстати, не успел сказать. Аню Рикерт отрезало в одном из нижних залов. Какая-то у нее неудачная неделя получилась. Франческо, — добавляет он в микрофон, — Надо было вам вчера испортить мой ковер. Химчистка оставляет больше шансов.

— Ну вот и все, — весело говорит Шварц. — С шантажом покончено. Теперь будете стрелять, господин да Монтефельтро?

— Не буду. — По Антонио не скажешь, что что-то произошло. — Не хочу.

Приступ — это что угодно. И, к сожалению, в неопределенные сроки. Фактор нестабильности.

Где-то рядом кардиомонитор, а на нем — усилитель. Или ретранслятор, неважно. Важно, что теперь мы знаем, что это за сигнал идет из комнаты. Он не просто для драматического эффекта все оставил включенным, не просто для связи. А еще чтобы спрятать во всем этом ниточку. Как определить, кого из двоих убили? Да проще простого — замолчит монитор, значит, первого. Не замолчит за n минут — второго. Зачем нам больше? Ноль и единичка, на них весь мир стоит. Экономия — мать диверсии.

— Хорошо, — говорит Шварц. — Испытание по правилам, говоришь? Давай. Ты решил, что у меня что-то припасено. Может, и есть. Может, нет. А вот это, — экран мигает, показывает другое помещение, другую женщину, — у меня есть точно. Подружка господина Грина.

Смеяться нельзя. Максим просто фыркает в сторону, не прерывая разговора.

— После этого он точно будет обязан жениться. — Это подходит Кейс. Это нервы.

Потому что Левинсон еще не успел. Может быть, успевает, успеет, но еще не успел.

— Одуванчик?

— Один человек, один выбор. — продолжает Шварц, — Если ты не выстрелишь, я нажму кнопочку и туда — угадал — пойдет газ. Однообразно, но надежно. У тебя будет минута, чтобы передумать. Столько она протянет. Выстрели, возьми, отключи, — он показывает комм. — А случится ли что-то еще, решай — ты догадливый.

— Начали! — Шварц демонстративно щелкнул по комму. — Чему веришь, глазам или расчетам?

Да Монтефельтро слегка приподнимает подбородок, смотрит на экран с Аней, на Шварца. На экране ничего не происходит: девушка видна в профиль, сидит на краю стола в позе… да, в позе Джона. Смотрит в блокнот.

— М-да-а, Вальтер. Знал бы я во время войны с Клубом, чем кончится…

Что же он такое знал, думает Анаит. Шварц не состоял в Радужном Клубе, это точно. Хотя мог консультировать радикалов частным порядком. Об этом Антонио опять «забыл» рассказать? И Джону тоже «забыл»? В салат премерзостную каракатицу!..

На втором экране с отчетливым щелчком включается звук. Там Максим стоит за пультом, Дьердь сложился в кресле, характерная поза гастритника.

Сигнал — несколько нот, знакомая неприятная последовательность. Последний раз ее играли Личфилду…

— Стреляйте, сержант!

Дьердь стоит посреди какого-то технического коридора — вид сверху, подключился через камеру безопасности — и на щеке у него темная масляная полоса.

Очень трудно не улыбнуться навстречу. А почему нет? Уже можно.

Нужно.

— Стреляйте, сержант. — повторяет он. И кивает.

Последствия за мой счет.

Шварц смотрит на экран, будто заговорила сама панель марки «Nova». И совсем не смотрит на Антонио.

— Не хочу, — повторяет де Монтефельтро. — Я не хочу его убивать, лейтенант. Он сволочь. Он неблагодарный дурак. Но мы и сами хороши. И я точно знаю, что у него — есть. Это заготовки времен Радужного Клуба на Личфилда. Я его прикрыл тогда, а он теперь из них в меня же. У него есть.

— Я знаю. — говорит Дьердь.

Теперь Шварц не смотрит уже на него. Падай, ты убит.

Что они там тянут? Что они там делают?!

Самир следом подумал, что господа деканы хором сказали бы ему: если есть время переживать, значит, ты просто недогружен. Неправда, он был перегружен и едва справлялся с потоком приказов. Одна эвакуация в этом лабиринте — трехмерные шахматы.

— Вы когда его из системы выселите? — спросил капитан Халаби.

— Мы работаем, — ответили программисты. Над чем работают, не сказали. Не его дело. «Если ты такой умный, сам высели».

Девушку было жалко все равно. До соплей. Молодая, красивая. Своя, хотя в университете они не пересеклись: лет пять разницы. За что, спрашивается?

И собирается ли ее кто-нибудь вытаскивать?

— Анализы есть?

— Еще с пробами не вернулись! — Лифты отключены, ну да…

Господин декан Шварц расположился в противопожарной распределенной «ганглиосети» как у себя на комме. Тут взял узел, там целую гроздь узлов. Возможности «умной защиты» Шварц явно знал лучше программистов СБ. Кому она была нужна, там же не развернешься. А разработчики — в Винланде… чтоб им там «умные дома» устроили бунт машин, как в кино.

Девушка сначала сидела неподвижно, с равнодушным видом царапала в блокноте. Потом почувствовала газ, закашлялась. Принялась стучать по двери руками. Билась, словно двухслойную сталь, которую сдвигал с места привод, можно было расколошматить кулачками. А потом замерла.

— Ладно, — сказала девочка двери. Четко, громко, даже камера напротив ловила каждый слог. — Я всего-то хотела быть счастливой. Сколько можно. И почти получилось ведь. Я замуж вообще собиралась. А тут газ. Мерзость этот ваш терроризм. Одуванчик, я тебя люблю — и прости. Я бы уехала с тобой, но видишь, как оно. Переживи, пожалуйста.

Дура. Актриса. Истеричка. Время тратит же. Надышится же. И не успеем. Ведь учили всех, и на практике тоже. Определить, поверху идет или понизу. Прикрыть лицо. Молчать. Факультет управления, моллюски чертовы. Самир потянулся к пульту.

— Не мешайте человеку работать, — зашипел в наушнике Щербина.

Сволочи. Все.

— Допустим, — задумчиво говорит Шварц, — сцены ставить мы их сами и учили. А Одуванчик кто такой?