Петр Заспа - Wunderland обетованная

Они свернули в сторону и полезли вверх по обрыву. Под руками вновь заскользил снег, и почувствовался дувший с моря ветер. Он пробрался под куртку и вмиг напомнил, что кроме голода ещё есть и холод. Умка щурился, отворачивая от холода морду, и шерсть тут же прижалась, стараясь сохранить тепло. Максим с завистью посмотрел на его шубу и, грея себя физическими упражнениями, размахивая руками, подгонял себя и медвежонка.

— Бегом, бегом! Догоняй, комок шерсти!

Они взобрались на гору со стороны берега, и перед ними теперь простиралось обширное плато. Гнёзда были повсюду. Они громоздились друг на дружке. Густо усеяли каждый выступ и каждую впадину. Лежали на горизонтальной площадке и лепились к стене уходящего вниз обрыва. Плато было серое под слоем птичьего помёта. Из каждой норы торчали пух и перья. Но все гнёзда были пусты. Птенцы уже встали на крыло и теперь носились в мечущейся внизу птичьей туче. Всюду валялась яичная скорлупа и пух. Увы, всё съедобное теперь было недоступно и кружилось в воздухе. Максим подошёл к краю обрыва. Орущие птицы носились внизу, едва не задевая торчавшие из стены обрыва камни. Ещё одна огромная стая летала у воды. Она была такой гигантской, что самого моря не было видно. Самые крупные птицы чертили круги над головой Максима и истошно орали. Умка прижался к земле и со страхом смотрел на огромные клювы проносившихся над ним чаек.

Тогда Максим поднял с земли камень и запустил в центр колышущегося внизу пёстрого облака. К своему удивлению он увидел взлетевшие в воздух перья. Стая мгновенно расступилась, образовав кольцо. Затем всё опять сомкнулось в кружащемся хаосе. Обрадовавшись, Максим схватил огромный валун и, подняв его двумя руками, не целясь, бросил вниз. Птицы вновь разлетелись в хоровод, но он успел заметить, как несколько из них будто взорвались перьями и исчезли, рухнув вниз. Для верности он сбросил ещё один камень, затем радостно, дёрнув Умку за ухо, выкрикнул:

— Бежим вниз! Посмотрим!

На камнях у берега, пытаясь взлететь, бегала пара подранков. Ещё одна раненая гагара качалась на воде. Максим пошёл к выглядывающей из расщелины неподвижной и окровавленной голове полярной крачки, а медвежонок ринулся гоняться за так и не сумевшими взлететь кайрами. Догнав одну из них, он жадно вцепился в неё зубами, давясь жёсткими перьями. А стая над головой продолжала истошно орать, не обращая внимания на потерю собратьев. Максим поднял ещё тёплую, перепачканную кровью птицу. Закатывающиеся пеленой глаза следили за каждым его движением, и от этого взгляда к горлу подкатил комок отвращения. И вот это он должен съесть? Десять минут назад он был уверен, что способен отправить в терзающийся голодом живот всё, что угодно. Хоть планктон, хоть яичную скорлупу. Но теперь, глядя на стекающую по пальцам кровь, чувствовал, как желудок начинает содрогаться в рвотных спазмах.

«Тогда прячься в щель и подыхай! — попытался он разозлиться на самого себя. — Забудь, что где-то ждут твоей помощи! Пожалей себя, любимого, и сдохни!»

Максим мрачно вздохнул и, не глядя, схватив за лапы, щёлкнул головой крачки о камень. Затем, поудобнее расположившись на нагревшемся на солнце валуне, начал рвать с неё перья. Умка уже разделался с кайрами и теперь забрёл в воду, преследуя отчаянно барахтающуюся гагару. Вымазанная кровью морда медвежонка обнажила не по-детски крупные клыки, и они азартно щёлкали, предвкушая лакомство.

«Каждый в этой жизни для кого-то еда, — попробовал утешить себя философским умозаключением Максим. — И ароматный бекон когда-то был жизнерадостным поросёнком… А ведь это идея! — он отвернулся от покрытого пухом тощего тельца. — Нужно убедить себя, что сейчас я съем всего лишь недожаренный бекон».

И, сглотнув очередной подкативший к горлу спазм, он впился зубами в птичью шею.

Умка шустро покончил с раненой дичью и подошёл к Максиму, заискивающе заглядывая к нему в руки. Признавая в нём лидера, медвежонок не наглел и лишь заискивающе смотрел в глаза, истекая слюной.

Максим с ужасным трудом заставил себя проглотить пару кусков жёсткого мяса, но затем, опрометчиво взглянув на растерзанную птицу в руках и, увидев ее обнажившиеся внутренности, почувствовал, что в глазах темнеет и сейчас он вывернется наизнанку. И тогда все его старания были напрасны.

— На! — он швырнул крачку Умке.

Затем побрёл к грязному сугробу и, зачерпнув снега вперемешку с песком, забил себе рот. Кое-как справившись с приступом тошноты, Максим подошёл к валявшемуся рядом пучку водорослей, решительно поднял и оторвал зубами спутанную прядь бурых нитей. Теперь водоросли показались ему вполне съедобными.

Он жевал, отрешённо глядя на море и стараясь не смотреть на объедавшегося Умку. Неожиданно, боковым зрением, на неподвижном фоне берега он уловил какое-то движение. С той стороны, откуда они с Умкой пришли, двигались два силуэта. Максим вскочил и, пригнувшись, бросился вверх по склону. О погоне, занятый собственными муками, он совсем забыл.

— За мной! — крикнул он уже справившемуся с дичью медвежонку.

Умка недоумённо проводил его взглядом и, оглядываясь на разбросанные перья, побрёл следом.

Осыпающиеся под руками камни закончились, и теперь Максим карабкался по позеленевшему от старости льду. Громадные торосы давили друг друга, образовав изрезанный трещинами, выступами и небольшими пещерами ледник. Взобравшись на середину склона, он оглянулся и увидел приближающихся немцев. Они шли по самому краю воды, и у каждого на плече висел автомат. До вершины обрыва было ещё далеко, и Максим понял, что ему не успеть. Лёд скользил под ногами как на катке. Неверный шаг и скатишься назад к берегу. Тогда он полез в сторону, заметив свисающий, как козырёк, ледяной нарост. Под ним образовалась пустота, и можно было, протиснувшись, скрыться с глаз. Была надежда, что немцы не заметят и пройдут мимо.

Умка упорно карабкался рядом. Он по достоинству оценил способности Максима добывать пищу и расставаться с ним не собирался. Немцы уже были рядом. Не обращая внимания на птичью тучу, они смотрели под ноги. Немного потоптавшись на месте, они повернули в сторону ледника. Сердце у Максима оборвалось. Это был конец. Очевидно, следы он всё-таки оставлял и немцы его вычислили. Сейчас они взберутся по склону, и вот он — берите. Да и не будут они его брать! Пристрелят, даже не вытаскивая из щели. Максим вжался в укрытие, прижав к себе медвежонка и пряча за его белой шерстью чёрные, как бельмо на фоне светлого льда, куртку и брюки. Умка ёрзал и пытался вырваться. Ему хотелось карабкаться дальше. Он недовольно рычал и пятился к выходу.

— Тише, — уговаривал его, прижимая к себе, Максим. — Не шевелись. Да замри ты!