Богдан Сушинский - Восточный вал

— А что будет происходить сегодня? Опять допросы? Никакими интересующими вас сведениями я не обладаю.

— Людей, не обладающих абсолютно никакими нужными сведениями, на войне обычно тут же пристреливают. Но это я так, для общей информированности. Что же касается персонально вас, то вам опять повезло: сегодня мы отправимся в преисподнюю.

Отшельник непонимающе, но с абсолютным хладнокровием смотрел на Штубера и ждал разъяснений. Он уже понемногу переставал удивляться всему тому, что происходило с ним и вокруг него. Не перестал удивляться разве что одному: почему, по каким законам войны, по какой такой ее философии, каким прихотям судьбы он все еще до сих пор жив?

— В могилу, что ли? — спросил наконец, так и не дождавшись разъяснений.

— В подземный город СС. В подземную страну, которую мы именуем «СС-Франконией». Человека, который в свое время решил всю оставшуюся жизнь провести отшельником в пещере, путешествие в таинственную подземную страну должно заинтриговать.

— Но ведь меня не станут спрашивать, интригует это меня или нет.

— Спрашивать не будут. Предполагать — да, — загадочно улыбнулся Штубер. — Словом, воспряньте духом, Отшельник, вы нам еще понадобитесь. А там, кто знает… надеюсь, вы еще не разучились держать в руке резец?

— А причем здесь резец?

— Да притом, что в ближайшее время вы вновь представите перед миром в облике скульптора. Возможно, даже в ипостаси величайшего скульптора Второй мировой войны.

— «Величайшего» среди тех, кого вы успели загнать в свою «СС— преисподнюю»?

— Увы, Отшельник, для нас с вами именно там, в преисподней, все и завершается. Апофеоз восхождения истинного солдата всегда проявляется в его гибели.

Когда, позволив ему еще три дня подлечиться в госпитале, Штубер ушел, Отшельник резко откинулся на кровать и торжествующе покачал головой. Это еще не гибель! У него еще есть несколько дней — для надежды, для побега, просто для жизни

…Попав в подвал гестапо, Отшельник решил, что его тут же повесят или досмерти забьют. Однако его не трогали до тех пор, пока откуда-то не появился гауптштурмфюрер Штубер.

— Хотя Зебольд и пытался выискать в вырезанной тобой голове Христа какие-то изъяны, — сказал он, устало усаживаясь на нары рядом с Отшельником, — однако лично мне работа понравилась. Понимаю, шесть дней действительно маловато, но туда, куда мы с тобой завтра отправимся, будет много распятий и много времени. Если ты, солдат, решишь, что у каждого распятого тобой Христа должен быть свой неповторимый лик и столь же неповторимое туловище, — никто возражать не станет. У тебя появится возможность создать целую галерею «распятий», сотворив таким образом второй Лувр, только уже Подземный.

Пораженный его предложением и, вообще, его спокойствием, Орест как-то не обратил тогда внимания на слово «подземный», как, впрочем, и на прозвучавшее название всемирного хранилища искусства. Смысл этих слов по-настоящему начал открываться ему только сейчас, когда Орест оказался в подземельях «Регенвурмлагеря». Но тогда в висках его пульсировала только одна мысль: «Неужели не казнят? И на этот раз — не казнят?!».

— А ведь начальник полиции обвиняет его в убийстве двух своих полицейских, — неожиданно напомнил Штуберу Вечный Фельдфебель. — А как быть с погубленными им германскими солдатами?

— С германскими солдатами вопрос уже закрыт: они погибли во время карательной экспедиции. А что касается полицейских… Если бы эти разгильдяи выжили, их бы судили за ненадлежащее несение службы, но поскольку им посчастливилось погибнуть, то похоронили их, как героев, павших в борьбе с партизанами во имя Великой Германии. Чего еще может желать человек, который пошел служить полицаем, поддерживая оккупационный режим? После возвращения сюда коммунистов их бы все равно расстреляли. Кстати, как и тебя, Отшельник. Ты никак не сможешь объяснить русской контрразведке, почему фашисты так долго не казнили тебя и почему в гестапо и СД тебе все прощали. Тем более что до войны ты уже успел посидеть в советском концлагере.

— Посидел. И доказать действительно будет трудно, — согласился Отшельник.

— А умирать от рук своих, но уже с клеймом предателя, которое в Советском Союзе никогда не сумеете смыть ни ты, ни твои потомки, — значительно труднее, чем от рук врагов. Это уж ты поверь мне, солдат. Поэтому дальше твой жизненный расклад таков: в наказание за все содеянное тебе, солдат, все же придется посидеть пару месяцев в лагере, но уже не здесь, а в Германии. Если там замечаний по поводу твоего поведения не будет, я попытаюсь вырвать тебя и пристроить на одну из секретных германских баз в качестве скульптора, мастера по «распятиям». Предварительный разговор с командованием этого лагеря у меня уже состоялся.

— Ладно, в Германию, так в Германию. Все равно я уже причислил себя к погибшим.

— К погибшим? — ухватился за это сообщение Штубер. — Что ты имеешь в виду?

— Только то, что однажды утром я сказал себе: «Все, тебя уже казнили, ты погиб. С этого часа живи так, словно тебе представилась возможность начать ее заново».

Гауптштурмфюрер разочарованно пожал плечами, он ожидал услышать что-нибудь более оригинальное.

— Но если ты и в самом деле твердо решишь во что бы то ни стало выжить в этой войне и сохранить свой талант уже для послевоенной европейской цивилизации, то согласишься сменить лагерь на диверсионные курсы, которые опекает сам Отто Скорцени. Силы у тебя немеряно, и если бы ты прошел специальную подготовку на этих «курсах особого назначения», то был бы идеально готов к выживанию в любой стране и в любых условиях.

— Но я не собираюсь становиться диверсантом, а тем более — германским.

— Это ты сейчас так говоришь, а в диверсионной школе тебя быстро ввели бы во вкус. Тебе на роду написано быть диверсантом.

— Однако это профессия только на время войны.

— Но после войны, учитывая твои заслуги перед рейхом, и братство по оружию, обещаю оставить тебя здесь, на Западе, чтобы ты мог заниматься рисованием и скульптурой. Возможно, даже помогу открыть свою собственную мастерскую, для начала прямо в моем родовом имении, в замке Штуберов. Если, конечно, нам удастся уцелеть в этой войне.

На курсы диверсантов Отшельник так и не пошел. В лагере военнопленных, в бараке для штрафников, куда Ореста перевели из подвалов гестапо, ему порой казалось, что после этого разговора Штубер попросту забыл о его существовании, а то и сам сгинул где-то в трясине войны. Но ошибался. И вот теперь он, вместе со Штубером, здесь, в «Регенвурмлагере»…

Интерес, неожиданно проявленный фюрером к сотворению подземной «СС-Франконии», как-то сразу приободрил Гиммлера. Ощутив свою востребованность, рейхсфюрер победно осмотрел присутствующих: