Александр Антонов - Распущенные знамена

Германия продержалась немногим дольше. Новое правительство поспешило заключить перемирие с Антантой. Германские части, подчиняясь приказу, начали складывать оружие. Единственным гарнизоном, который отказался это сделать, был гарнизон города-крепости Кёнигсберг. Уже спустили флаги военные корабли в Пиллау, уже полная блокада стала свершившимся фактом, а упрямцы из штаба 8-ой германской армии, остатки которой и составляли теперь большую часть гарнизона, не желали признавать себя побеждёнными.

Тухачевский, гвардейской армии которого предстояло брать город, жаждал штурма. Новенькие погоны генерал-лейтенанта — ничего не скажу, заслужил! — как магнитом тянули амбициозного командарма к новой славе. Чтобы сдержать излишне ретивого военачальника, мне постоянно приходилось находиться рядом. Не потому, что я боялся, что он и город не возьмёт, и армию погубит — наоборот: и возьмёт, и погубит, и город, и армию.

Макарыч, которому я посредством телеграфа тонко намекнул на толстые обстоятельства, в моих иносказаниях разобрался и оказал мне поддержку Совнаркома. Питер потребовал отложить штурм до прибытия представителей новых германских властей. Когда я посмотрел на этих «представителей» — бывших офицеров германского Генерального штаба — то понял: штурма не избежать, и порадовался тому, что к этому времени я уже был готов использовать «последний довод королей» в самой что ни на есть грубой форме.

По моей просьбе генштаб передал Северо-Западному фронту всю осадную артиллерию железнодорожного базирования, и платформы с адскими пушками уже прибыли под Кёнигсберг. Я так и объяснил «представителям», прежде чем пропустить их в город. Беседа проходила в виду подготавливаемых к стрельбе длинноствольных монстров.

— Передайте там, — я кивнул в сторону фортов, — что если через шесть часов я не увижу белые флаги, то эти «малютки» разнесут по кирпичикам один из фортов. Если этого окажется недостаточно, мы будем методично уничтожать форт за фортом, затем перенесём огонь вглубь обороны, если при этом пострадают гражданские объекты, то это будет на совести тех, кто из личных амбиций пожелает продолжить бессмысленную оборону. Я не злодей, господа, и не жажду проливать кровь германских солдат, и уж тем более мирных германских граждан. Но ещё меньше я желаю проливать кровь своих солдат, которые уже победили в этой войне. Потому из двух зол я без колебания выберу то, которое принесёт меньше слёз русским матерям! Я всё сказал. Теперь идите, господа!

К назначенному часу «представители» не вернулись, и белые флаги над стенами фортов не появились. Что ж, сами напросились! Для показательной порки был выбран форт № 3 — и потому что он был на направлении главного удара, и потому что рядом с ним проходила железнодорожная ветка. В течение двенадцати часов сорок осадных орудий — их грохот я слышу до сих пор, хотя и затыкал уши ватой, — долбились в толстые стены и стучали по укрытым в толще земли сводам — и додолбились, и достучались!

Довод оказался убедительным: Кёнигсберг сдался.

Ольгины погоны и награды радовали меня, честное слово, больше, чем свои. Даже при том, что мои погоны с тремя генеральскими звёздами в ряд были заметно весомее её — с тремя полковничьими звёздами треугольником. Даже при том, что мне сегодня шепнули, скоро звёзд на моих погонах станет четыре. Даже при том, что против её «Звёздочки» стояли три «Георгия» и «Знамя». При всём при этом, её путь от старшего прапорщика до полковника дорогого стоил, а мой путь от подполковника до генерал-полковника — ровно столько, сколько стоил! И за сегодняшним столом, накрытым для своих на квартире у Макарыча, она была не мужниной женой, а товарищем по оружию.

С чего это меня на сантименты пробило, может, перебрал с устатку? Может, оно конечно, и так, но, однако, не настолько, чтобы не заметить перемены в поведении Вадима Берсенева. Похоже, сквозь медные трубы малец пробирается с трудом. Ишь, как козыряет своими адмиральскими погонами!

— Шуряком моим любуешься? — Ёрш подкрался незаметно.

— Угу, когда я ещё в зоопарке побываю? А тут готовый павлин!

— Злые вы, ребята…

— Макарыч, чёрт, заикой сделаешь!

— Не по адресу замечание, Ёрш! В этом деле у нас Васич непревзойдённый авторитет: после его похода вся Восточная Пруссия заикается.

— А пусть не лезут, — усмехнулся я. — Другой вопрос, что с пацаном делать будем?

— Смотря об чём речь, — глубокомысленно изрёк Макарыч. — Ежели об его зазнайстве, то оно скоро пройдёт. Пройдёт, пройдёт! А ежели об том, как он чуть спасательные шлюпки не потопил, то тут надо покумекать.

— Нечего тут кумекать! — отрезал Ёрш. — Он их только припугнул — они и повелись.

— Так считаешь ты, или это он тебе по-свойски поведал? — поинтересовался Макарыч.

— Он.

— Тогда всё гораздо веселее, чем я думал.

— И в чём эта весёлость выражается? — начал заводиться Ёрш.

— В том, что такая метода является нормой для того времени, откуда мы прибыли, здесь этого пока не понимают.

— А ведь Макарыч прав, — вмешался я. — Парень не по-здешнему коварен.

— Может, это у него случайно получилось? — неуверенно произнёс Ёрш.

— Может и случайно, — не стал спорить Макарыч. — Только второй такой поступок станет уже признаком закономерности.

— И что делать? — загрустил Ёрш.

— Твоя Наташа, кажись, «понесла»? — казалось, невпопад спросил Макарыч.

— А вы откуда… — обвёл нас глазами Ёрш.

Мы дружно захохотали.

— Понятно, — сообразил Ёрш. — Сарафанное радио сообщило. А ведь договорились, что пока никому.

— Парочка близких подруг — это как раз и есть «никому» — усмехнулся Макарыч. — Так что Наташа твоя кремень! Но я хотел тебя о другом спросить. Ты когда Наташе открыться собираешься?

— Думал после родов, — растерянно произнёс Ёрш.

Я, честно говоря, тоже не понимал, куда гнёт Макарыч.

— А может, не стоит тянуть? — хитро прищурился Макарыч. — Ты ведь уже убедился, что она всецело твоя?

Ёрш кивнул.

— Ну, так и открой ей свою страшную тайну, а заодно и братцу её…

А что? Макарыч прав, это выход! А то ведь можем и потерять парня.

НИКОЛАЙ

— Что, вот так и сказал: «Я пытался подражать вам?», — переспросил Шеф.

Я кивнул.

Шеф и Васич переглянулись.

— Дела… — протянул Шеф. — Не думал, что со стороны мы кажемся столь жестокосердными.

— Жестокосердия тут и без нас хватает, — возразил Васич. — Вадим, скорее, пытался перенять наш прагматизм.

— Это плохо? — спросил я.

— Если делать это осмысленно, наверное, нет, — пожал плечами Шеф. — А Вадим, как мне думается, просто пытался нас копировать, не переложив чужие поступки на свою личность.

— То есть, ты хочешь сказать, что Вадим должен был облечь содержание в несколько иную форму? — уточнил я.