Александр Столбиков - Новый Мир

— Еще раз увижу у чужого самолета, глаз выколю, — внушительно пообещал Остерман, поднося вплотную к лицу Пинтера согнутый крючком указательный палец, затем разжал хватку. Пинтер мешком свалился под ноги и пополз подальше, пыхтя и страдая. Его команда поспешила восвояси, предпочитая не связываться.

Остерман пошевелил пальцами и повернулся к Харнье.

— Хороший фокус, верно? — жизнерадостно спросил он. — В Берлине у одного русского подсмотрел, давно, тот с головой не дружил, но драться умел. А я тебя что, отпускал? — возвысил он голос, обращаясь к отползающему Пинтеру. — Старший лейтенант, где ваш самолет?

Пинтер попытался что-то сказать, но, судя по всему, Остерман был в курсе ситуации в части лучше, чем ее непосредственный командир.

— Быстро пошел к своей машине! Вот белая «тройка». Прилетишь назад — заставлю драить языком, до чего машину довел, летун недоделанный…

Рык Остермана все еще звучал над полем, а Пинтера как ветром сдуло.

— Ну что, сынок, пошли. Как зовут?

— Карл, Карл Харнье, товарищ полковник.

— О! Я тоже Карл. Тесен мир.

Харнье закончил отряхиваться и пошел следом за Остерманом к своей машине.

— Развели походно-полевой бордель, — рассуждал вслух полковник, — самые дорогие машины всех военно-воздушных, а набирают разный сброд. И командир у вас такой же, распустил все и всех. Хорошо, что мы нынче соседи. Ничего, этот вопрос мы решим. Почему по инстанциям не сообщил о непорядке в части?

Харнье насупился.

— Жаловаться не по-мужски, — сказал он наконец.

— Сынок, не по-мужски отливать сидя, — веско произнес Остерман. — А сообщать о нарушениях дисциплины — это правильно. Армия — это порядок, а порядок — это правила и дисциплина. По крайней мере так считается.

Остерман улыбнулся каким-то своим мыслям и неожиданно спросил:

— Любишь летать?

— Люблю.

— Молодец. В хорошем состоянии машину держишь. Не то что некоторые.

— Спасибо.

— «Спасибо» потом скажешь, когда я вашего командира пущу по процедуре.

Они дошагали до самолета, остановившись в тени огромного крыла. От многотонной машины веяло прохладой металла, запахом масла и бензина. Экипаж Харнье стоял чуть поодаль, с опасливым любопытством наблюдая за командиром и знаменитым Остерманом.

— Эх, напомнил ты мне одного летчика из моей группы, — вспоминал тем временем полковник. — Тоже болел небом, полеты любил, а уж как о своем «вундере» заботился. Взлететь мог в любое время дня и ночи. Только скажешь «Рунге», а он уже возле самолета, моторы греет.

— Погодите, а не тот ли это Рунге, который…

— Тот, тот. Вот только не верь в эти байки. Отличный пилот Рунге и чужих заслуг себе никогда не вешал. Стоять вместе, на соседних площадках будем. Пора у вас порядок навести. А то, смотрю, Михаэль совсем вас распустил.

Остерман крепко пожал руку Карлу.

— Ну, бывай парень, глядишь, встретимся.

И бодрой трусцой побежал к ангарам. «Вот это молодец», — подумал Харнье.

— Командир, а кто это? — Экипаж корабля живо интересовался делами.

— Полковник Остерман. Приятель самого Рихтгофена. Сейчас обязанности командира дивизии исполняет.

— Эх, вот бы его к нам!

— Кончай болтать, полезай в машину!

Ревя моторами, «Грифоны» один за другим покидали родную взлетную полосу. Круг над аэродромом, еще один. Сбор эскадрильи. И вот уже вся авиагруппа, гудя моторами, подобно огромным тяжеловесным жукам, устремляется к серебристой ниточке Канала, отделяющего такой далекий и одновременно такой близкий Остров от континента.

Остерман провожал их взглядом, пока бомбардировщики не превратились в точки, контрастно-черные на фоне бело-синего неба. Молодой тезка ему понравился, напомнив Рунге, только моложе.

Полная авиагруппа, все тридцать девять машин, шли плотным строем, красиво и ровно. «Тридцать девять» — само по себе число не внушительное, но только если не смотреть из кабины самолета, летящего на высоте семи тысяч метров на скорости более трехсот километров в час. Чувствовать себя частью единого отлаженного механизма, включающего десятки машин и сотни людей. Если еще не думать о тоннах бомбовой нагрузки. И это только одна из трех групп, идущих на цель. Соседей из других групп Карл видел смутно, но знал, что они идут по флангам его собственной.

Вдалеке мелькнула группа истребителей.

— Смотри, Карл, «малыши»! — указал рукой в теплой перчатке штурман-бомбардир, моторы были новые, хорошо отлаженные, чтобы перекрыть их ровный гул, даже не нужно было особо повышать голос. — Только почему так далеко?

— За небом лучше следи. А далеко, потому что у нас стрелки в бою как чумные. Валят все, у кого меньше четырех моторов.

— Да ну!

— Будто ты сам раньше не знал.

Люссеры прошли в стороне, покачали на прощание крыльями и отвалили с шиком — по одному, переворотом «через крыло».

— Пижоны, — проворчал бомбардир, но в голосе его явственно слышалась тоска.

Харнье по должности было не положено высказывать уныние, служа образцом подражания для всего экипажа, но ему было всего двадцать, и тоску коллеги он понимал очень хорошо.

Из-за недостаточной дальности одномоторные истребители не могли сопровождать подопечных даже по всей Южной Англии, а двухмоторных не хватало. Точнее, сообщали, что их не хватало, даже многие из пилотов были уверены, что таких просто нет, настолько редко двухмоторники появлялись в прикрытии. Отсюда привычка стрелков стрелять без промедления во все, у чего меньше четырех винтов, и брать в полет двойной боекомплект — в небе над Британией вероятность встретить свой истребитель была исчезающе мала, а отхватить пригоршню доброго английского свинца как раз наоборот — удручающе велика.

И сейчас как раз наступил момент, когда бомбардировщикам придется в гордом одиночестве в очередной раз испытать на себе всю мощь противовоздушной обороны британцев.

В наушниках щелкнуло, голос командира истребителей коротко сообщил:

— Все, дальше вы сами. До встречи на обратном пути.

Это Карлу понравилось. Коротко и без лишних сантиментов. Иные начинали бурно провожать и даже извиняться за невозможность дальнейшего сопровождения, желая всяческих подвигов, и тем лишний раз подчеркивали всю тяжесть предстоящего мероприятия.

— Ага, если не потеряемся, — ответил кто-то из эскадрильи, может быть, даже Пинтер.

— За небом смотрите, болтуны!

Быть первым пилотом тяжелого бомбардировщика нелегко. В том числе и потому, что большая часть работы — монотонное ожидание. Истребителю легко — полет достаточно короткий, и все время происходит что-нибудь интересное. Пилоту легкого или среднего бомбера тяжелее, но скучать также не приходится. А «Грифон» мог держаться в воздухе многие часы, и все это время первый пилот должен держать строй и сохранять полную готовность к действию, несмотря на монотонность полета.