Александр Логачев - Мечи Ямато

Артема сильно толкнули, он полетел лицом вниз, упал на маты. Встать не дали — сверху кто-то вспрыгнул, ударив коленями в спину, и тут же сомкнул пальцы на горле.

Гимнаст перевернулся, одновременно всаживая локоть напавшему куда придется, куда попадет. Видимо, хорошо попал, потому что пальцы разомкнулись... Ну а толку-то! Сразу же множество сильных ладоней придавили руки-ноги Артема к полу. «Что я могу сделать? — обреченно подумал гимнаст. — Когда их тут навалом! В келье надо было драться, только там был шанс».

— Гайдзины — это варвары! — кричал кто-то над Артемом. — Никто не запрещает пытать варваров! Дайте мне боккэн. Я не хочу поганить о него боевые мечи. Дайте боккэн!

— Что ты собираешься делать, Цурутиё? — раздался чей-то на удивление спокойный голос.

— Дайте мне боккэн! Я хочу знать, кто его послал! Я проткну ему глаз. Если не скажет, буду пытать дальше!

Артем видел перед собой лицо этого бритоголового Цурутиё — с кустистыми бровями, с пылающими ненавистью глазами и первой неряшливой растительностью на круглом юношеском лице.

Опа! У горла Цурутиё появилось широкое лезвие алебарды-нагината [29]. Лезвие коснулось его кожи.

— Стой, Цурутиё! Встань и отойди от него! — Артем узнал голос. Да и как было не узнать. Ацухи-мэ, сестра Хидейоши.

— И все отойдите в стороны! — приказала девушка. — Ну! Быстро! Его сюда направил мой брат, пообещав защиту. Раз больше некому, я его буду защищать.

— Ты сошла с ума, женщина! — Цурутиё вскочил, замахал руками. — Он убил мастера Мацудайра!

— Ты это видел? Кто это видел? — Ацухимэ обвела взглядом всех остальных. — Он признался в этом?

— Под пытками признается! — крикнул кто-то из-за спин.

Артема все-таки отпустили. Воспользовавшись, что его больше не держат, он поднялся. И наконец-то посмотрел на девушку.

Ацухимэ стояла, опершись на нагината. Древко алебарды было длиной с ее рост [30]. Амазонка! Горящие глаза и растрепанные волосы только дополняли образ и удивительно шли ей. Она была босиком, а надето на ней сейчас было темно-синее кимоно с вышитыми золотой нитью пионами.

— Под пытками? — переспросила, усмехнувшись, сестра Хидейоши. — А почему с него начинают пытать? Может быть, начать с тебя, Абэ Иэнари, чей голос я узнала. Ведь оснований подозревать тебя ничуть не меньше, чем чужестранца!

— Ты — женщина, и ты не можешь встревать в дела самураев. — Раздвинув окруживших пятачок, на котором лежал убитый мастер и стояли Артем с Ацухимэ, шагнул, судя по всему, тот самый упомянутый Абэ Иэнари. А судя по морщинам и седине в волосах, этот самурай был одним из наставников Школы. Или местным «вечным студентом».

— Я не могу встревать?! — не произнесла, а прошипела рассвирепевшей рысью девушка с нагината, ее глаза сузились до предела, почти исчезнув с лица. — Я не могу! Я — Ацухимэ из рода Кумазава, дочь Кумазава Масахиро, в моих жилах течет кровь Минамото ёсицунэ [31]. И я что-то там не могу?! Кто здесь может сказать, что его предки сделали для страны больше?! Может, ты, Абэ Иэнари, жалкий плебей, сын вожака рыбачьей артели, получившего самурайские мечи только за то, что долгие годы поставлял свежую рыбу престарелому, слабоумному тайро [32]. Или ты, Хасимото, чей отец был безродным ронином! Или ты, Цурутиё, чей род всегда с охотой поддерживал любых мятежников! Или, может, ты, Такэаки, не знающий своего отца и живущий здесь из милости сэнсэя?

Как-то враз все в зале примолкли. И когда замолчала Ацухимэ, в зале повисла неожиданная, поразительная тишина.

Тишину разорвал голос Цурутиё:

— Кто еще мог убить сэнсэя! Он, только он — гайдзин! Стоило ему приехать, как сэнсэя убили! Не раньше, а в этот день!

— Я спрашиваю еще раз, кто-нибудь видел, как чужестранец убивал мастера Мацудайра или как он крался ночью к комнате сэнсэя? — Ацухимэ приподняла нагината и острием обвела круг собравшихся. — Может быть, кто-нибудь видел, как гайдзин крался к себе в комнату? Хоть это видели?

— Я не стесняюсь того, что мой отец ловил рыбу, — это опять заговорил Абэ Иэнари. — Сэнсэй Мацудаира учил нас не кичиться чужими заслугами. К тому же в Мацудайра-рю среди учеников и наставников много людей из благороднейших семейств, которые тоже сделали для страны немало. А ты — всего лишь женщина. Ты не можешь прикасаться к оружию, ты должна сейчас находиться на женской половине.

— Ах, вот как ты вдруг заговорил, Иэнари! — Девушка сложила руки на груди, зажав между ними древко нагината. — Стоило только мастеру покинуть нас! Надеешься занять его место? Или ты хочешь оскорбить меня? Так оскорби, если хочешь сразиться со мной по всем правилам фехтовального искусства! Я даже согласна на твой выбор оружия. Хочешь, мы будем биться на нагината или на копьях? Хочешь — выбери катану. Я согласна на бо и на дансэн утива [33]. Я согласна и на лук. Ведь я же женщина, и я не смогу натянуть лук, правда? А пока еще раз напомню тебе, что я из рода Кумазава. Оскорбив меня, ты оскорбишь дом Кумазава. И если рядом нет мужчины из рода Кумазава, я буду защищать честь рода.

— Ты не должна так говорить, женщина, и злить людей, которые любили сэнсэя, — Невысокий худощавый и тоже не очень молодой самурай вышел в первый ряд столпившихся вокруг девушки и чужестранца. — Замолчи! Ни у кого здесь не было причин убивать мастера Мацудайра! Мы все любили его и любили эту школу. Что теперь будет со школой? Ни у кого из нас не было причины убивать сэнсэя. Только у гайдзина были причины!

— Ни у кого, говоришь... — Глаза Ацухимэ опять превратились в две словно нарисованные на лице тонкие полоски, что — как уже понял Артем — не предвещало ничего хорошего находящимся поблизости от нее недоброжелателям. — Ни у кого? Тогда слушайте. Я скажу вам сейчас. Начнем с-с...

Ацухимэ совершила одновременно хищный и изящный поворот головы, выбирая жертву.

— С тебя, Хара Итиноси. — Лезвие нагината качнулось в сторону невысокого худощавого самурая. — Все мы восхищались мечом сэнсэя, «Светом восемнадцати лун». И как можно не восхищаться клинком, выкованным самим Амакуни [34]. Однако ты, Хара Итиноси, не просто восхищался. Ты смотрел на этот меч, как мужчина смотрит на женщину, не мог оторвать взгляд. Это мужчина не обратит внимания на такой пустяк, как блеск охваченных страстью глаз, а от женщины подобное не укроется. Вожделение — вот что я читала в твоем взгляде. Вы скажете, меч не похищен. Да, это так. Но может быть, кто-то собрался похитить его позже. Или ты, Хара Итиноси, подумал — раз я не могу владеть, то пусть не владеет им никто!

— Ты... ты... — Худощавый самурай от возмущения не мог ничего выговорить, лишь судорожно сжимал рукоять катаны.

— Продолжать? — не обращая внимания на реакцию худощавого самурая, спросила Ацухимэ. Спросила, похоже, сама у себя, потому что без перерыва продолжила: — А ты к кому ходишь почти каждую ночь, Хасимото? Что молчишь? Так я тебе скажу! Ты ходишь к Карахаси, к наложнице господина Мацудайра. И от кого ребенок, которого она сейчас носит под сердцем, еще неизвестно. Не ревновал ли ты ее к сэнсэю, а? Ты говорил, что любишь ее. Что опять молчишь? Или ты думал, что женщины умеют держать язык за зубами? Если ты так думал, ты глуп, Хасимото! Да только глупость не помеха ревности, а ревность любого может толкнуть на преступление. А ты, Куримото?!