Дмитрий Корниенко - Время Рыцаря

Сразу за лесом потянулись поля, тусклые и пожухлые, а по правую руку вдали у рощи виднелась деревянная церковь, вокруг которой лепились немногочисленные хижины. И сразу же поплыл над равниной далекий тягучий звук набата, вслед за которым от домов под прикрытие деревьев устремились редкие стайки крестьян, очевидно, приняв отряд либо за английских фуражиров, рыскавших по округе в поисках провианта, либо за кого похуже.

Время, между тем, перевалило за полдень. Французская зима в этом году была хоть и не морозна, но дождлива, и без прямого солнца латы забирали тепло у тела. Разве что помогала до поры толстая стеганая поддевка. Альберт уже давно чувствовал себя неудобно, да еще накаляло нервы желание почесаться, которое, как известно, тем сильнее, чем меньше возможность это сделать.

Направление к аббатству историк примерно знал, так как успел изучить карту местности. Однако за перекрестком у большого дуба, где их путь пересекла мощеная дорога, Альберт, как бы невзначай, пропустил Гроуса вперед и наблюдал теперь его железный затылок, по которому растрепались пыльные шелковые ленты. Уильям же спокойно ехал рядом, сонно покачиваясь в седле, и его жидкие светлые усики топорщились. А в Альберте наконец-то проснулся историк и ему захотелось поговорить.

– Так сколько тебе лет, Уильям? – спросил историк.

Оруженосец недоуменно повернул голову.

– Вы же знаете: двадцать, – ответил он.

– Знаю, знаю, – рассмеялся Альберт. – Я хотел лишь напомнить, что у тебя еще есть целый год для подвига. И ты станешь рыцарем.

Уильям благодарно склонил голову.

– А для рыцаря, мой храбрый Уильям, не только важно совершать подвиги, но и уметь о них рассказывать. Ты умеешь красиво рассказывать?

– Я еще не совершил подвига и не знаю, сумею ли я красиво рассказать о нем, – ответил оруженосец, недоверчиво глядя на Альберта.

– Тогда тренируйся в искусстве рассказа сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, раз уж мы бредем по этой дороге. Ты смог бы пересказать мне наш поход с того момента, как мы высадились на французской земле и до этого самого момента? – Альберт хитрил и радовался собственной выдумке.

– Кале – наш город, – ответил Уильям. – Разве можно говорить о нем как о французской земле, сэр Роджер?

Альберт вспомнил, что Кале – весьма специфичный город. Его жители сражались так упорно, что после захвата англичанами французы были изгнаны, а в опустевшие дома заселены только англичане, специально вывезенные с острова. Это напомнило историю Кенигсберга, ныне Калининграда, с той только разницей, что местным немцам перед погрузкой в эшелоны в 1946 году разрешено было взять с собой по шестнадцать килограммов личных вещей. Однако Кале не стали переименовывать, а спустя более чем двести лет английского владения, город вернулся Франции.

– Верно, будущий рыцарь, мы высадились в Кале, а это наш город, и клянусь святым Христофором, будет нашим всегда! – воскликнул Альберт, не боясь переиграть. Восторженность для рыцаря была естественна. – Так расскажи о нашем путешествии так, как бы ты рассказывал об этом в кругу родных и друзей в нашей родной Англии!

Очевидно, эта идея пришлась по вкусу и сержанту, потому что он пришпорил кобылу, чтобы подъехать поближе и лучше слышать. Но оруженосец не был так воодушевлен.

– Но, сэр Роджер, мы ведь еще не успели ничего сделать. Из-под Парижа мы ушли, потому что эти трусы отказались выйти на бой. А я так хотел участвовать в овладении Парижем… Всю осень ходим здесь, захватывая только малые замки и монастыри. Да и те в большинстве сами сдаются.

– Зато я тебя как следует натренирую, – донесся сзади голос сержанта.

– И то верно, Томас, – вздохнул оруженосец.

– Ничего, самые главные подвиги не за горами, – бодро сказал Альберт и тут же помрачнел, вспомнив предстоящую битву при Понвалене. Но, так как сиюминутной опасности не предвиделось, историк снял надоевший шлем и прицепил его к седлу.

7

Длинная каменная стена аббатства, покрытая засохшим вьюном, словно сетью кровеносных сосудов, основанием уходила в густой колючий кустарник. Она была невысока, всего-то в два человеческих роста, и за ней желтели многочисленные монастырские постройки. Особенно выделялся массивный церковный собор, больше похожий на донжон крепости, чем на церковь, что было неудивительно для того опасного времени. А на стенах, окружавших монастырь, было заметно множество фигурок, и по характеру их передвижения чувствовалось, что гарнизон в замешательстве. Эту суету можно было бы объяснить появлением на горизонте вооруженного отряда, но уж слишком сильное напряжение чувствовалась в далеких зычных криках и опущенном забрале рыцаря, который выглянул с площадки над аркой монастырских ворот. В отряде тоже почувствовали недоброе, по крайней мере, гомон за спиной затих.

Альберт пришпорил коня и вместе с Гроусом подъехал к воротам чуть раньше остальных. Над прямоугольным каменным зубцом сначала заколыхался синий плюмаж, а потом высунулся и владелец плюмажа, в шлеме, похожем на серебряное ведерко с прорезями для глаз.

– Сэр Роджер Уолш прибыл со своим отрядом по приказу Роберта Ноллиса! – крикнул Гроус, взяв на себя роль глашатая.

Плюмаж качнулся, рыцарь выпрямился, уставившись прорезью в горизонт, и молча отошел обратно за обломанные зубцы. За ветхими деревянными воротами послышалась возня, и к моменту подхода отряда створки медленно распахнулись. Уже внутри Альберт обернулся. Ворота – а это были северные ворота – были поспешно закрыты. Альберт скептически посмотрел на единственную балку, вставленную в скобы. 'Десяток солдат с бревном, и балка треснет', – подумал он.

Альберт спешился и вновь ощутил на себе вес доспехов. Однако в воздухе витало такое напряжение и страх, что сейчас, пожалуй, он бы предпочел, чтобы на нем были гораздо более тяжелые латы. А встречавший их рыцарь поднял забрало и тяжело, вразвалку, подошел к вновь прибывшим.

– А, сэр Роджер… Добро пожаловать в аббатство, – тускло сказал он, пересчитывая глазами прибывших с Альбертом людей. – И почему я не ушел с Ноллисом, а остался со своим сбродом в этом проклятом месте? – горестно спросил он.

Оставив его риторический вопрос без ответа, Альберт начал рассказывать о своих планах, но комендант гарнизона слушал рассеянно, будто слова мешали ему прислушиваться к звукам грозы, надвигавшейся с севера. Взгляд у него был отсутствующий, он то и дело нервно кусал губы, и все время поворачивал лицо к северу. Однако меньше чем через минуту выяснилась причина его столь неучтивого поведения. Только что он получил известие о разгроме англичан под Понваленом.

– Да, подлый Дю Геклен разбил Грэндисона, – сказал он. – И еще нескольких капитанов с ним… Наши потери около семисот человек. Несколько оруженосцев прибыли с поля боя и сообщили эту дурную весть. Прислал гонца и Уолтер Фицуолтер, который не участвовал в битве, потому что расположился лагерем южнее Понвалена, совсем рядом. Он сейчас подойдет сюда со своими людьми, – комендант говорил хрипло, словно у него пересохло в горле. – У сэра Уолтера человек сто, и до его подхода я не собираюсь ничего предпринимать. И ваши люди мне тоже нужны. У меня же почти сто латников и столько же лучников.