Сергей Бузинин - «Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи

– Это этих варнаков, что ль, надо из городу тишком вывезти?

– Артемий! Ну к чему сразу высокие слова и громкий пафос? – делано возмущаясь, развел руками музыкант. – Милейшие, интелихентные люди, а ты сразу – варнаки!

– Это хто из них тилигент-то, прости Господи? – удивленно буркнул моряк. – Разве что этот, на яврея похожий, да и то не уверен. Кольку Корено я уж давненько знаю, да и кто его в Одессе не знает, ни разу он ни тилигент. Биндюжник добрый, матрос недурственный – что есть, то есть, а за все остальное я так скажу, матрос – он и в Африке матрос. И за все остальное я так скажу – хто мне тилигента среди нашего брата покажет, тому сразу целковый даю! Тут уж так – либо матрос, либо тилигент. Мыкался тут один года два тому назад, Сашка Гриневский, так сколь матросом не прикидывался – один бес тилигентом остался. Так шо Корено – матрос, и с ним все ясно, а вот грузин на меня волком из угла зыркает, того и гляди глотку порвет. Он ежели какие гимназии с институтами и кончал, то только те, где бошки резать учат. Ладно, слово мною дадено, возьму их на борт, тока ежли они чего вздорного учинят али супротив команды да капитана бучу поднимут, я тя, Сашка, сразу предупреждаю, в море таких смутьянов лично повыкидываю.

– Ну, что, страдальцы. – После того как за Певзнером закрылась дверь, боцман повернулся к товарищам по несчастью: – Переодевайтесь в робу, вещички свои берите, да на пароход пойдем.

Наблюдая за недоумением друзей, вызванным его последней фразой, Ховрин озадаченно потеребил серьгу в ухе:

– Я так понимаю, что у вас, босота, окромя того, что на себя вздето, и нет ничего? Да как же вы в море-то собрались? С этими двумя понятно, море только с берегу и видели, а ты, Николай, вроде как не первый день на свете живешь?

– Шо я имею сказать за робу, дядя Артемий… – начал было Корено, но замолчал, прерванный гневным взмахом Ховрина:

– Я тебе, селедка тухлая, не дядя, а господин боцман – Ховрин Артемий Кузьмич! Ежели не по службе разговор, то можешь и проще – Артемий Кузьмич, ко мне даже капитан так обращается. Сам запомни и дружков своих научи! И неча на меня волком смотреть, – прикрикнул Ховрин, обращаясь к Туташхиа. – Не нравится, что я молвлю? Так возьми пистоль да и стрели меня! А тока на пароходе мое слово главное, и коль не по нраву што, так иди себе сам, с Богом и ветерком попутным! Ежели б не мой должок перед Сашкой, стал бы я когда с кандальниками дело иметь!

Не говоря ни слова, Туташхиа резко встал, коротко и зло мотнул головой и собрался к выходу, но Троцкий, уцепившись за рукав его пиджака, остановил абрека, стал что-то быстро и убедительно шептать. Через несколько минут Туташхиа, все еще оставаясь крайне недовольным, бросил: «Будь по-твоему» – и вновь сел за стол.

Видя, что дело принимает нежелательный оборот, и пытаясь хоть как-то успокоить боцмана, Николай приподнялся со своего места:

– Запомнил, Артемий Кузьмич, как есть запомнил! – примиряюще поднял ладони Корено. – Только в том, что пустые мы, нашей вины нет. День только прошел, как мы с-под стражи утекли, а до дому соваться не с руки. Да и не знали мы, как с Одессы уходить будем. То Беня Крик с Мишей Винницким за нас решали. А с робой да с чем другим к утру порешаем: шекелей вдосталь, так шо – щас мальков кликну, они нам мигом все, шо нужно, спроворят…

– Коль так, то до утра не надо, – чуть успокоившись, фыркнул боцман. – Один черт, в поход только через неделю пойдем, так шо вы еще пяток деньков тут пересидите тишком, а за день до отхода я вас на «Одиссея» и сведу. Барахлишком каким-никаким, опять же, разживетесь. Только, ежли вас тут словят, я вас знать не знаю и ведать про вас не ведаю.

Последующие несколько дней прошли для друзей в томительном ожидании. Троцкий то изводил приятелей предположениями о том, насколько надежен может быть боцман, то неестественно веселился, то чаще, чем нужно, выглядывал в окно, не выходя, впрочем, на улицу. Корено, не обращая внимания на нервное возбуждение товарища, днями напролет либо плел сеть, либо болтал о чем-то с регулярно прибегавшими сорванцами. Вездесущие портовые мальчишки, получив от Туташхиа деньги, обеспечили компанию всем необходимым, от исподнего до матросских рундуков, и теперь Коля считал, что заботиться больше и не о чем. Миша и Беня не выдадут, а полицмейстер не съест. Туташхиа же практически все время молчал, думая о чем-то своем. Лев, не сумев добиться от приятеля ответа на свои вопросы, даже предполагал, что абрек хочет выпроводить его из города, после чего уйти из Одессы самостоятельно. Прав он был или нет, так и осталось неизвестным, но, скорее всего, Троцкий был не прав, так как Колины советы и рекомендации об укладе судовой жизни Дато слушал внимательно.

Вечером одиннадцатого сентября ожидание закончилось. Едва лишь стемнело, во дворе мазанки появился Ховрин. После беглого осмотра внешнего вида беглецов и содержимого их сундуков боцман остался доволен. Безжалостно вытряхнув на стол револьверы и горсть патронов, Арсений Кузьмич вынул из кармана три матросских договора и карандаш. Туташхиа и Троцкий без разговоров расписались в тех местах, куда боцман ткнул желтым от табака пальцем, а вот Корено, повертев лист договора перед глазами, буркнул сомневающимся голосом:

– Стесняюсь спросить, Артемий Кузьмич, а шо ви имеете сказать за подпись с нотариату али агента?

– Ты зенки-то протри, – хмыкнул Ховрин, – на месте все подписи. Беня Крик лично до нотариуса за ними ходил.

Проверив, все ли бумаги подписаны надлежащим образом, боцман тщательно упрятал документы под форменку, взмахом руки позвал друзей за собой и вышел на улицу.

Скорым шагом молчаливая компания добралась до гавани, так же молча разместилась в разгонном ялике и, после нескольких минут слаженной гребли вахтенных матросов, оказалась на борту «Одиссея». Вопреки ожиданиям Троцкого засада не ждала их ни по пути в порт, ни на самом пароходе. На борту судна Ховрин коротко доложил вахтенному офицеру о своем прибытии с пополнением и провел беглецов в матросский кубрик. Пропустив друзей в тесную конуру форпика, Ховрин, буркнув что-то вроде: «Это те самые…» – и, оставив приятелей на попечение пожилого матроса с багровым пятном ожога на левой щеке, удалился по своей надобности. К удивлению Троцкого, команда приняла их достаточно тепло. Корено знал если не всех, то каждого третьего обязательно, а уж слышал про него каждый второй, не считая каждого первого. Ни Лев, ни Туташхиа известностью среди народа не пользовались, однако же их нахождение в компании с «самим Колькой Кореной» расставило все по своим местам. После завершения церемонии знакомства пожилой матрос, представившийся дядькой Гнатом, повел Троцкого и Туташхиа в машинное отделение, показать им место несения вахт во время плавания.