Сергей Бузинин - «Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи

– Никак наш боцман любителем гастрономии заделался? – ехидно хмыкнул Арсенин. – Так сказать, проникся высоким искусством кулинарии?

– Проникся. Искусством. Но не кулинарии. – Политковский, выдерживая достойную иных театральных подмостков паузу, озорно блеснул глазами. – Вы не поверите, господа! Намедни, после второй склянки, выхожу на верхнюю палубу и слышу, как с бака «Гори, гори моя звезда…» доносится, да так чисто и красиво… Я, естественно, прямиком на бак, а там от матросов не протолкнуться. Но все, дыханье затая, тишком сидят, а Троцкий со всевозможной аффектацией романсы выводит, да так, что даже Ховрин слезу украдкой смахивает. Чего скрывать, я и сам заслушался. Настоящий русский соловей – вылитый Саша Давыдов! Мне в Москве на его представлении в опереточном театре довелось побывать, так слово чести даю – Троцкий ничуть не хуже!

– Саша Давыдов – русский соловей, говорите? – вопросительно шевельнул бровью Кочетков. – Как же, как же, припоминаю такого. Только, любезный Викентий Павлович, абсолютной точности ради замечу, что соловей он отнюдь не русский и даже не цыганский. Это ежели по национальности судить. Да будет вам известно, что Давыдов – это только сценическое имя, псевдоним, а на самом деле эта звезда русского романса является армянином, и звать его по рождению Арсен Давидович Карапетян, родом из Вагаршапате.

– Матка боска Ченстоховска! – вспылил Политковский со всей присущей польскому шляхтичу горячностью. – Я бы попросил не порочить славу нашего русского искусства! Ежели человек с таким чувством способен русские романсы петь, к чему к нему в родословную-то заглядывать? Или, по вашему мнению, мне как поляку тоже русские пословицы произносить заказано?

– Прошу меня простить, господа, – неожиданно серьезно заметил Кочетков. – Викентий Павлович, по сути, совершенно прав. Меня же извиняет только то, что все мною сказанное вовсе не от особого отношения к искусству, а от склада ума, который многие люди называют энциклопедическим. Еще раз прошу прощения, Викентий Павлович, что дал повод превратно меня понять…

– Полноте, Викентий Павлович, успокойтесь! – Арсенин примиряюще положил руку на плечо старпома. – Не стоит так волноваться из-за пустяков. Давайте лучше к делам вернемся. Вы говорите, Троцкий себя с хорошей стороны показать успел?

Политковский, подтверждая слова капитана, молча кивнул и перевел дух.

– Однако не ожидал! – удивленно и в то же время с некоторым сомнением качнул головой Арсенин. – Ну, коли так, пусть по-вашему будет и он на берегу отдохнет. Кстати, если не секрет, а где его друг Туташхиа? Что-то я его имени в списке не вижу…

– Никаких секретов, Всеслав Романович, – пожал плечами старпом. – Он в дежурной вахте остался, его черед нынче. Как в следующий раз на бункеровку остановимся, так и он на берег пойдет, в Джибути, к примеру. Будет пальмовое вино с кахетинским сравнивать, а чернокожих красавиц с картлийскими…

– Всеслав Романович, а вам в Нью-Йорке бывать не случалось? – как бы невпопад спросил Кочетков. – Знаете ли вы, что статуя Свободы, которая на островке Бедлоу при входе в гавань красуется, первоначально для Порт-Саида предназначалась? И лишь скудность государственной казны отвратила хедива египетского от этого намеренья? О! Поглядите-ка, – Кочетков указал на приближающийся к «Одиссею» ялик. – Андрей Петрович к нам в гости! Скучает по соплеменникам, обычное дело. Я вас познакомлю, милейший юноша.

Секретарь русского консульства в Порт-Саиде и уполномоченный Императорского Православного Палестинского Общества Андрей Петрович Пчелинцев действительно оказался очень молод и очень вежлив.

– Как обстановка в городе? – спросил его Арсенин сразу же после знакомства. – Это я к тому, можно ли моряков на берег отпустить?

– Все как обычно, Всеслав Романович! – ответил Пчелинцев серьезно. – В городе спокойно, местные жители чтят не флаги, а единственно лишь златого тельца, ну а с болезнями все спокойно – летом была вспышка чумы в Александрии, но у нас, слава богу, не единого заболевшего.

– Вот и славно, – улыбнулся капитан. – Пусть команда отдохнет, истосковались люди по берегу. А если русскому матросу официально не дать пар выпустить, он по простоте душевной такое отчебучить может, что только держись…

Вечер того же дня. Набережная гавани Порт-Саида

– И вот шо я ишо вам скажу напоследок, селедки тухлые, – прорычал боцман, глядя на две короткие шеренги матросов «Одиссея», сдержанно перешептывающихся и пересмеивающихся в ожидании волшебного слова «Свободны!» – Викентий Палыч вам свое напутственное слово перед сходом на берег сказал, а я добавлю и, если надобно будет – прям в рыло! До исподнего не пропиваться! А то знаю я вас, оглоедов, щас же по кабакам пойдете…

– А сам-то ты, Артемий Кузьмич, куды направишси? – прервал ворчание боцмана озорной выкрик из второй шеренги. – Ой, не в кабак ли?

– А ен в енту, как яе, в дисгармонь, да нет, в фи-лармонью, мать яе яти, пойдеть, – поддержал кто-то вопрошавшего. – Или в оту, шоб ей пусто было, в бябляотеку! Во!

Дружный хохот из трех десятков глоток, заглушивший продолжение речи двух весельчаков, смолк так же мгновенно, как и возник, когда боцман обвел строй мрачным взглядом.

– Филька! Энто ты никак сумничать решил? – Ховрин безошибочно ткнул прокуренным пальцем в сторону насмешника. – Так вот шо я тебе скажу, паря! Даже если, упаси Хосспыдя, сам архангел Гавриил спустится к тебе из своей душегубки и скажет: «Седни последний день и ты, матрос, пей-гуляй, как твоя душа пожелает!», а ты, шанглот на мудах, все свое добро в кабаке спустишь, я тя даже в чистилище найду и так твою рожу паскудную отрихтую, шо мы потом твою бошку сильно вумную заместо кнехта пользовать будем!

– Да ты не серчай, Артемий Кузьмич, – раздался испуганный голос. – Я ж не со зла, я так, обчество повеселить…

– Тож мне, обчественный старатель нашелся, – буркнул боцман чуть более благодушным тоном. – Так вот, обчество! Один раз скажу – больше повторять не буду! Форменки да сапоги не пропивать! В остальном – как знаете, не дети малые, чай… И вот ишо шо! В драки не встревать! – довольно ухмыльнулся боцман, глядя на оторопевших матросов.

– Эта че, мне в моську кулаком сувать будут, а я, как в Писании сказано, стой, молчи да другу щеку подставляй?! – озвучил Филька повисший в воздухе общий вопрос.

– Эта шоб если кто в морду тебе сунет, шоб потом ты на ногах остался, а не обидчик твой. – Ховрин звучно впечатал кулак в ладонь, внося успокаивающие коррективы. – Шоб потом и ен, и дружки яво внукам своим заповедали, шо неча трогать расейского матроса! А теперича, коли все поняли… Свободны!