Вадим Сухачевский - Иная сила

Прошу ознакомиться с плодом моих изысканий, произведенных над газетным сообщением. Для облегчения Вашего чтения переписал газетную глупость, подчеркнув только первое слово, а за ним – каждое третье:

«Барон, догадайтесь, что тут скрывается. Помните о встрече во вторник в известном дворце? Вы тогда стояли у изгороди; неподалеку стоял А.

Лишь только одного прошу: будьте возможно снисходительны за мое послание. Все сведения Вы сможете получить, как только придете. Надеюсь, уговорились».

Соединив подчеркнутые слова, получаем:

«Барон скрывается во дворце у А.

Прошу за сведения, как договорились».

Что, как не злой противогосударственный умысел может прятаться за сим?

Рескрипция графа Обольянинова

Сей Панасёнков дурак. Эдакий дурень и в Псалтири тайнопись изыщет. Вот уж воистину – заставь дурака Богу молиться…

«Ну а ежель не такой уж дурень? — подумал граф Обольянинов. — Что ежели вправду тайнопись? Кто же тогда сей А., проживающий во дворце?..» Но то уж было настолько выше отчеркнутого паленским ногтем, что граф так высоко не осмеливался и в мыслях взобраться. Посему далее в своей рескрипции приписал:

За это донесение не уплачивать надворному Панасёнкову ничего. Чтобы знал, что его дело больше слушать да об услышанном без промедления докладывать, а не постигать всякую кабалистику.

«А с письмом панасёнковским что делать? — подумал граф. — Может, показать все-таки Палену?» Однако рука уже сама, не совещаясь с разумом, комкала глупое послание, чтобы швырнуть его в камин.

Начальнику полицейской части

майору Ухову

Ваше высокоблагородие!

Нижним чином Ялдыхиным на окраине Санкт-Петербурга изловлен предполагаемый душегубец Штраубе. Был сильно пьян, кричал, что всех порешит, при себе имел нож длинный и острый, а также перепачканную кровью ассигнацию в 10 рублей, отчего предполагаю также за ним убийство унтер-офицерской вдовы Пряхиной.

Лет по виду сорока, одно ухо оторвано, на спине изрядный горб. По всему – большой злодей.

Что является Штраубом, признал сам. Имя себе, однако, после того, как малость протрезвел, измыслил Стратофонт – вероятно, с целью запутать дело.

Жду указаний Вашего высокоблагородия.

Брусникину

Шестого Штраубу мне ловишь! Угомонись, а то в участке уже места для них нету. Нужный Штраубе – двадцати лет, с обоими ушами и без всяких горбов.

Горбатый же этот, судя по описанию, — известный тать Стратофошка, по прозвищу Калган. Пускай покуда в остроге посидит, пока у меня до него не дойдут руки.

А поймаешь мне еще одного увечного какого-нибудь Штраубу – велю тебя высечь. И Ялдыхина твоего высеку – давно пора, поскольку сам всегда пьян хуже татей, которых излавливает.

Перед отходом ко сну он слушал, как ему читали газеты, что обычно помогало уснуть, несколько отвлекая его от глодавших душу сомнений.

Боже, когда, когда еще он сомневался так же, как теперь?! Прежде такого с ним не было…

Не с кем поделиться, не у кого спросить. Да и не привык он делиться с кем-либо.

Нет, что фон Штраубе должен быть мертв – то с некоторых пор уже окончательно перестало вызывать сомнения. Они, сомнения, были только в том – кто затем станет заменой барону, ибо, устранив его и не оставив замены – не вторгается ли он тем самым в Божий промысел?.. Правда, имеется еще французская и шотландская ветвь деспозинов. Хотя…

Ну да тут есть над чем подумать…

Эти мысли, впрочем, не стоило ворошить перед сном, когда мысли идут вразброд. Ведь решил же для себя утром, когда голова была ясна, и разум ничто не могло сбить.

Только знать бы еще, куда скрылся этот фон Штраубе. Хорошо спрятался, как в воду канул.

А страшится-то, поди, пустяка – офицериков этих со шпагами. Не ведает, с какой стороны настигнет его неминуемая, уже предрешенная смерть.

Ну да оно, пожалуй, и лучше, что до поры не ведает. Увидеть бы его глаза, когда наконец поймет!..

В газетах было все больше про недавний потоп и про последствия этого потопа. Какой-то пропавший шкап, какой-то белый шпиц, какой-то погибший от неумеренного возлияния единорог…

Ах нет, вон и про фон Штраубе! Даже про двух! Одному семьдесят лет, и уже отдал Богу душу в остроге, другой без языка, драный кнутом. Тоже новопреставленный… А истинный, истинный-то где? Хоть бы какой намек!..

…Помолвка дочери графа…

…Продается дом в Царском Селе…

…Ну-ка, ну-ка… Он прислушался к сущей для первого звучания бессмыслице: «Барон, догадайтесь, что тут скрывается. Помните о встрече во Вторник…»

Вот оно, то самое!..

Не подав виду, что его сие заинтересовало, он дослушал до конца, однако при этом выхватывая лишь через три слова четвертое.

Да, сложилось в то самое, чего он так долго и ждал: «Барон скрывается во дворце у А. Прошу за сведения, как уговаривались».

Ладно, сведения того стоят, за них и обещанного алмаза ничуть не жаль. Получит, получит свой алмаз!.. Можно, впрочем, и так, чтобы не получил, — тот алмаз еще и для других дел понадобится…

«Во дворце… — подумал он. — Что ж, иных доставали и во дворцах…»

В дворцовых чертогах кронпринца им отвели две дальние комнаты, о существовании коих, кроме самого Александра, знали только трое самых верных ему слуг. После всех треволнений последней недели было непривычно ощущать себя в покое и безопасности.

Фон Штраубе этим наслаждался, ибо устал уже чувствовать себя зверем, обложенным невидимыми охотниками со всех сторон, и развлекал себя тем, что читал старинные книги, которых тут было во множестве, а вот князь явно грустил – видимо, его деятельная натура никак не могла обходиться без приключений.

План Бурмасова по спасению России также отодвигался на неопределенное время, поскольку престолонаследник в день их поселения во дворце отбыл с молодой супругой на воды, а без его участия попасть к императору, дабы барон как-то смог подвигнуть того на написание письма к потомкам, представлялось невыполнимым.

Часто Никита, хмурый, вышагивал по своей комнате, что-то обдумывая. Единственным его отвлечением был песик, белый шпиц, лишившийся, видимо, хозяев после недавнего потопа, — кажется, именно его тогда и видел фон Штраубе плывшим на шкапе. Пес прибился к их карете, когда они ехали во дворец, и Никита прихватил его с собой. Теперь он иногда изводил время тем, что обучал шпица всяким штукам; это было единственным, что отвлекало его от хмурых мыслей. Пес (по привычке Никита назвал его Тишкой, как своего слугу) и без того был весьма учен, умел на свист подносить домашние туфли, тут же разобравшись, где туфли бурмасовские, а где принадлежащие фон Штраубе, умел также ходить на задних лапах, отправлять в отхожем месте нужду. А Бурмасов добавочно обучил его безошибочно находить в карточной колоде пиковую даму, открывать барону книгу на том месте, где было заложено, отдавать лапою честь, стоя во фрунт, и при упоминании о Масене перепрыгивать через высокое кресло, как Суворов через Альпийские горы.