Йен Уотсон - Альтернативная история

Ну и конечно, еще больнее было от судорог, скручивающих твои руки, плечи и грудь.

И вот ты висел, страдая от боли и едва способный дышать. Если ты оказывался настоящим везунчиком, то истекал кровью или задыхался и умирал часов через пять. Если нет, мучение могло продлиться несколько дней.

А эти умные, искушенные, чертовски цивилизованные римляне еще вносили разнообразие в процесс. Они могли приколотить кусок дерева к столбу, вроде маленького сиденья у тебя под задницей. Это означало, что дышать будет чуть легче, ведь не надо упираться ногами так сильно, — так что провисишь ты дольше. Или они могли не только пригвоздить руки к столбу, но и привязать их. Эффект примерно тот же. Иногда сукины дети использовали оба способа. Я видел несчастных, умиравших почти неделю. Если ты нравился римлянам — или твои родственники давали им взятку, — тебе могли переломать ноги. После этого ты не мог толкать тело вверх, чтобы вздохнуть, — даже если тебе хотелось, — и задыхался довольно быстро.

Так что не впаривайте мне байки про свою старую римскую цивилизацию. Я в курсе, что они придумали центральное отопление, отличные дороги и величайшую на свете армию, но при всем при том они были самыми отъявленными мерзавцами. Ведь смотрите — если какой-то языческий царек в темные времена хотел вас казнить, что он делал? Отрубал вам голову, или вышибал дубинкой мозги, или топил, или сбрасывал со скалы. Быстрая смерть. А римляне, хоть и были в три раза умнее и в десять раз организованнее любых варваров, убивали в сто раз более жестоко.

Так они и поступили с Иисусом Христом.

Пилат, оставаясь верен себе, отплатил священникам за шантаж. Когда преступника распинали, согласно закону на крест следовало повесить табличку, перечисляющую преступления казнимого. Пилат приказал, чтобы надпись гласила: «Иешуа из Назарета, Царь Иудейский», — и велел написать это на латыни, греческом и арамейском, чтобы дошло до всех. Табличка висела у Иешуа на шее, пока Он шел к месту казни, а затем ее приколотили к вершине креста.

Откуда, по-вашему, я все это знаю? Ну, во-первых, я был там во время казни. Во-вторых, меня и самого распинали. Много раз. Говорят, что боль стирается из памяти. Брехня. Я вздрагиваю всякий раз, когда прохожу мимо мастерской плотника или слышу стук молотка. Но я бессмертен. Или, по крайней мере, был бессмертным до сегодняшнего дня.

Тысячу лет назад меня звали Картафилом. Я был добрым, законопослушным, ортодоксальным иудеем, ничего такого не забиравшим в голову. А работал я привратником у Понтия Пилата. Он нуждался в привратниках, потому что большинство посетителей, приходивших к римскому прокуратору, оказывались либо слишком спесивыми и важными, чтобы самим браться за ручку двери, либо клянчили милости и ползли на брюхе и им было не до того. Я впервые встретил Иешуа из Назарета, когда Его вели на казнь. Его только что выпороли. Солдаты нацепили на Него корону из терновых веток. Они и сами хотели позлить священников, а еще и подыграть Пилату в его шутке с Царем Иудейским. Иешуа вели прочь, и Он пошатывался под весом бруса.

Все, что я знал о Нем в то время, — это были слухи и то, что сказал мой двоюродный братец Яков-виноторговец, когда зашел ко мне, чтобы перевязать голову. Некоторые кричали, что Иешуа — Мессия и Царь Иудейский. Но первосвященник Кайфа настаивал на смертном приговоре для Него. Поскольку я был правоверным иудеем, то посчитал, что все, что говорит Кайфа, должно быть кошерно. Если первосвященник желал Назарянину смерти, у него наверняка есть на то веские религиозные основания. Ну что сказать? Я был идиотом.

Назарянин пытался пройти в дверь. И я плюнул в Него. Он споткнулся и упал под весом деревянного бруса. Я поставил ногу Ему на спину — там, где кожа отделилась от плоти после бичевания, — толкнул Его и велел встать и отправляться дальше.

Кто-то говорил мне, что Он приносил в жертву младенцев и пожирал их. И в те времена я был бесчувственным ослом. Он вскрикнул. Затем встал, с усилием поднял свой брус и, глядя мне в глаза, сказал: «Я умру быстро. Но тебе придется долго дожидаться смерти. Тебе придется ждать до тех пор, пока Я не вернусь».

Я не понял, что это значит. И не придал Его словам значения. Солдаты принялись подгонять Его, ударяя голомнями [21] Голомень — плоская сторона меча. мечей, и Он пошел прочь, на Голгофу.

Поначалу Его слова я пропустил мимо ушей, но затем мною овладела странная паника. Я понял, что Он наложил на меня проклятие. Даже если Он и был богохульником, а все же оставался кем-то вроде святого. Я забеспокоился. Через полтора часа после того, как Он заговорил со мной, я навсегда расстался со своей работой привратника.

Я помчался к Голгофе. Он висел, прибитый гвоздями к кресту, между двумя зелотами. Он был еще жив, но вел себя тихо — почти не дергался и не стонал, как другие двое. Кроме меня, там оставались разве что несколько зевак. Ученики покинули Его. Божий Сын или нет, никто не желал быть уличенным в связях с Ним и очутиться на соседнем кресте.

Я заметил неподалеку несколько женщин — друзей или родственниц. И еще солдаты из того отряда, что исполнял приговор, играли в орлянку на вещи распятых. Но было и кое-что необычное. Римский офицер — не знаю, возможно, командир палачей — расхаживал взад и вперед, поглядывая на умирающего и бормоча себе под нос.

Центурион оглянулся на меня и сделал знак приблизиться. В те дни приходилось всеми силами избегать подобных людей. Они жестоко обращались с собственными солдатами, а для обычных граждан были хуже чумы — особенно в стране, которую едва могли контролировать. Я трясся от ужаса, когда шел к нему. Но все, что он сделал, — схватил меня за плечи, подтащил ближе и сказал, глядя мне в глаза: «Воистину, этот человек был Сыном Божьим». Ему просто хотелось, чтобы кто-то его выслушал.

Сын Божий! Лишь позже я осознал, насколько необычно услышать это из уст римлянина. Римляне поклонялись множеству богов. Единственный народ, который веровал в одного Бога, — это мы, иудеи. Может, центурион был иудеем. Я не знаю.

Сын Божий!

Если центурион не ошибся, я был проклят навек. Я словно обезумел. Я подошел к подножию креста и молил Назарянина простить меня. Но слишком поздно. Боль настолько поглотила Его, что Он уже ничего не замечал.

Тогда я направился к женщинам. Все они рыдали и рвали на себе волосы, и я присоединился к ним. Одна из шлюх видела, как я ударил его. Женщины не хотели меня знать — и я не могу упрекнуть их за это.

Я был слишком озабочен и пристыжен, чтобы искать друзей Назарянина. Не то чтобы кто-то оставался с Ним. Его последователи-мужчины скрывались. Даже старый добрый Петр, который был скор на расправу с виноторговцами и менялами, в тот самый миг громко заявлял, что никогда не слышал об Иешуа и не любил Его. Что касается зелота Иуды, то он повесился, потому что его план не сработал. Жаль. Он мог бы составить мне компанию в последующие несколько лет.