Михаил Белозеров - Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018

— Думаю, что там их нет, — сказал Севостьянихин.

— Согласен, — кивнул Олег Вепрев, — они же к нам прижались. А мы у них в тылу окажемся.

— Хорошо бы так, — согласился Игорь, поддержав тем самым позицию Германа Орлова.

Но это были уже детали.

— Ну а теперь наметим пути отступления, — сказал Севостьянихин и раскрыл разворот карты.

Войсковые куртки решили снять, а «бронники», наоборот, оставить. Многие духи бегали в «бронниках». Вместо касок и кепи головы повязали зелёными косынками. Один Игорь, руководствуясь каким-то странным чувством, куртку оставил. Мало ли что, подумал он, вдруг к вечеру не вернёмся, спать тепло будет.

— Да, — вдруг вспомнил Севостьянихин и достал из кармана кусок синей ткани. — Сделайте повязки.

Игорь хотел было на секунду улизнуть, чтобы повидаться с Боженой, но прибежал, как всегда, взволнованный Лёва Аргаткин и, запинаясь от волнения, сообщил, что с запада слышна стрельба и что боевики уходят в ту сторону.

— Слава богу, — сказал Севостьянихин, но по его тону всем стало ясно, не верит он, что пришла помощь, потому что Будённовск находится совсем в другом месте, разве что из Майкопа или Краснодара ударили, но тогда бы духи бежали без оглядки, только пятки сверкали.

— Да, согласен, — сказал Игорь, — здесь что-то не то.

И, конечно же, не простился с Боженой, хотя, возможно, это было и к лучшему: если убьют, то она запомнит его веселым, без того душевного надрыва, когда люди прощаются навсегда.

Раньше он жил одним днём, а теперь думал о будущем, но ещё не понял, хорошо это или плохо. Для исхода дела это не имело никакого значения.

— Ставим дымы и идём, — безапелляционно заявил Олег Вепрев.

— Давай, — помедлив, согласился Севостьянихин и почему-то пристально посмотрел на Игоря, но ничего не сказал.

И Игорь понял: если бы приказал остаться, то я бы, конечно, не остался, подумал он. Взвесил Севостьянихин «за» и «против», о Божене подумал в первую очередь, о том, что будет завтра, какая кому судьба выпадет, и приказать не посмел. Нельзя приказывать в таких делах. Это дело сугубо личное, хотя в армии ты не принадлежишь самому себе, в армии ты принадлежишь армии, но умираешь в одиночестве. Противоречие, однако, подумал Игорь и больше не стал забивать себе голову всякими умозаключениями, которые в реальности не играли никакой роли.

— Чего улыбаешься? — спросил Севостьянихин, поглядывая на часы.

Как всегда перед разведкой, время тянулось как резина.

— Да так, — ответил Игорь и пожал плечами в знак того, что ничего серьёзного.

— Ладно, будет вам весело, — предупредил Севостьянихин, но больше ничего не добавил.

Глупо было что-либо добавлять, а сентиментальностей никто не любил.

— Да мы всё понимаем, — встрял, как всегда, ни к селу ни к городу Лёва Аргаткин.

На него никто не обратил внимания. Мало того, Олег Вепрев хмыкнул в кулак и занялся дымовой гранатой.

— Вот что, — сказал, поднимаясь, Севостьянихин, — дам-ка я вам ещё двоих.

— Хватит нам людей, — сварливо сказал Олег Вепрев, который расценил предложение командира как неверие в их силы.

— Не хватит, — оборвал его Севостьянихин, и его гениальный нос возмущённо раздул ноздри. — Без огневой мощи пропадёте, а если кого-то вытаскивать придётся?

— Тьфу-тьфу-тьфу… — поплевал через левое плечо Олег Вепрев, ввинчивая запал в гранату.

— Правильно, братишки, — пробасил Герман Орлов. — Возьмём. Кого дашь, командир?

— Драганова и Котлярова: — Севостьянихин взялся за связь.

Игорь по достоинству оценил жест командира: отдавал он последний резерв, пускал в дело всю группу спецназа. А это значило, что ставка была чрезвычайно высока.

— Вот это дело! — обрадовался Герман Орлов. — Гы-гы-гы!!! Ёпст!

Он уже обвесился с головы до ног своими любимыми гранатомётами и «шмелями», даже сунул парочку Игорю и Лёве Аргаткину. Последний почему-то обиделся.

— Я бы и сам взял, — сказал он и потёр травмированный глаз.

Ясно было, что Лёва Аргаткин планировал идти в авангарде, а не тащиться позади. Он полагал, что ещё одно усилие, ну, может быть, потом ещё одно, и он обязательно поедет домой, чтобы в середине лета смотаться на полуостров Рыбачий, где в Мотовском заливе ловятся огромные крабы и тьма рыбы. «Отведу душу, — мечтал он, — Машку возьму». Машка у него была трехгодовалым эрделем, умницей-разумницей и вообще любимицей семьи.

— Бери, что дают, хуже не будет, — добродушно заверил его Герман Орлов и похлопал его своей лапищей, давая тем самым понять, что и без него найдётся кому рисковать, например Алексею Ногинскому, и ничего, что он сидел в выгребной яме. Это ещё ничего не значит, главное, что он находчив и что у него работает смекалка. А на войне это главное. Если думаешь, выстрелить всегда успеешь.

Олег Вепрев же незаметно покривился, словно проглотил ложку соляной кислоты. Скулы у него затвердели, а глаза сделались неподвижными. И вообще он стал походить на живой монумент.

Опять начал психовать ещё до операции, опять из него дурь попёрла, решил Игорь, но ничего не сказал. Нет смысла выяснять отношения накануне вылазки. Ну не любит он Лёву с ног до головы, ну и бог с ним, с Лёвой, авось обойдётся, подумал он, не первый и не последний раз.

Прибежали взмыленные, но счастливые Юра Драганов и Семён Котляров. Семён — белая кость спецназа — со своей СВУ. Ему лишняя ноша не полагается, он и так перегружен боеприпасами. Юра же Драганов со своей физиономией киногероя готов был лезть, куда угодно и за чем угодно, и его женщины ему были не указ, потому что остались там, в другой жизни, да ещё и в Москве. Сказал он как-то, когда его уже достали расспросами: «Убьют, им же легче будет». «Это чем?» — поинтересовался Олег Вепрев, который не понимал, как это можно жить с двумя женщинами одновременно. С одной бы справиться. «Молодых найдут, необстрелянных». На том и порешили, что в мирной жизни воякам труднее всего.

Олег Вепрев кинул гранату, и когда дым из переулка пополз в окна, они побежали. Игорь напоследок оглянулся: в дверном проёме стояла Божена, а Севостьянихин незаметно их перекрестил.

До Назрани Феликс пролетел на одном дыхании. Страха как не бывало, страх накатывался волнами, и Феликс, несомненно, большую часть времени находился во впадинах между ними, то есть, как висельник, испытывал полное безразличие к собственной судьбе.

Прямо на центральной площади, в виду центрального рынка, у него кончился «заряд». Ему ещё хватило здравого смысла надавить на тормоза, хотя так и тянуло приткнуться лбом и уснуть, не отрываясь от руля, и пропади оно всё пропадом.

Лицезрела бы меня Гринёва или Рыба, тупо думал он, вылезая из машины на одном автопилоте. В тот момент, когда левая нога коснулась раскаленного, как сковорода, асфальта, он совершил кульбит, и Феликс едва не упал, вцепившись в дверцу. Несколько мгновений крыши домов и минарет с тонким золотистым полумесяцем качались, как при землетрясении. Потом они успокоились, и он двинул картонной походкой наркомана, пялясь на поребрик, чтобы он, не дай бог, не кувыркнулся снова. Когда поребрик кончился, Феликс ориентировался на щербатые ступени и уже в последний момент ухватился обеими руками за столб, поддерживающий козырёк, затем решился войти в магазин, но не тут-то было. Со стороны, должно быть, это выглядело комично: пьяный в дупель русский борется с тугой дверной пружиной. Промелькнули дикие бородатые лица. Какие-то тётки с разъярёнными лицами, агрессивно жестикулируя, едва не задели его носа, но он ничего не слышал, он даже не помнил, как оказался у прилавка и стоял ли в очереди. Все кричали, все чего-то от него хотели. Его любимого «nescafe» в одноразовых пачках почему-то не было. Он взял стеклянную банку, пять толстых натуральных шоколадок и огромную бутылку минеральной воды. Продавщица запросила с него такие деньги, что он удивился, но не в силах был пересчитать «чечеши» — чеченские доллары — в рубли. Сумма показалась ему астрономической, но спорить не стал, а молча расплатился.