Ральф Питерс - Война 2020 года

– Верно, сэр, – согласилась Дейзи.

– А какова, на ваш взгляд, вероятность того, что мы их остановим, мисс Фитцджеральд? – поинтересовался министр. – Я просто хотел бы узнать ваше мнение.

Монитор вновь показывал Дейзи. Тейлор с искренним интересом ждал ее ответа. Она такая умница.

– Господин министр, – начала девушка. – Я не могу просчитать наши шансы или выразить вероятность успеха в процентах. Слишком уж много различных факторов. Я могу только предложить вам… ну, догадку аналитика. Боюсь, не слишком научную.

– Прошу вас, продолжайте.

Глаза Дейзи, такие далекие на самом деле, благодаря электронике казались совсем рядом и блестели живым, удивительным огнем.

– Во-первых, – продолжала она, – я убеждена, что наше появление там окажется для японцев шоком. На данный момент ничто не указывает на то, что они хотя бы подозревают о нашем присутствии в России. Уже одно это заставит их призадуматься. С другой стороны, у них может возникнуть желание преподать нам урок в Средней Азии, отомстить нам за свои недавние поражения в других регионах. Они все еще не оправились от неудач в Латинской Америке. Важным фактором, конечно, станет участие в боевых действиях американского оружия. Если наши системы будут действовать, как должно, война для японцев сразу же станет гораздо более дорогостоящей, как в буквальном, так и в переносном смысле. В таком случае… возможность выгодного для нас соглашения значительно возрастет. Если, конечно, мы хорошо проявим себя на поле боя.

Президент прервал ее:

– Мисс Фитцджеральд, вы ничего не сказали о вероятности победы.

Дейзи на миг задумалась. «Да, – подумал Тейлор, – как насчет победы?»

– Господин президент, – произнесла Дейзи. – Полная победа возможна лишь в крайнем случае. Как хорошо ни сражались бы Седьмой полк и приданные ему части, вероятность такого исхода невелика. Один полк… не может выиграть войну.

«О, Дейзи, Дейзи, – подумал Тейлор, – вот в чем твоя беда. Ты не знаешь, что такое вера. Умение верить, несмотря на цифры, вопреки фактам, вопреки науке и ученым людям». Ему показалось, что он вдруг узнал о ней нечто очень важное, и ему очень хотелось рассказать ей об этом. О том, что ей не хватало в жизни только веры. Что мир мог бы принадлежать ей, стоило бы ей только поверить.

– В любом случае, – продолжала Дейзи, – нам следует задаться вопросом, в какой степени безоговорочная победа отвечала бы интересам Соединенных Штатов. Конечно, в случае поражения мы потеряем доступ к важным источникам сырья, одновременно допустив туда противника, в первую очередь японцев. К тому же мы потеряем влияние. И престиж. Помимо всего прочего, Исламский союз, иранцы и в первую очередь мятежники продолжат геноцид против этнических славян. Во всех отношениях нежелательный финал. С другой стороны, наша «полная победа» может только добавить проблем Советскому Союзу – и ответственность за них отчасти ляжет и на наши плечи. Советская империя просто не может больше существовать в своем нынешнем виде. Далее, победоносный Советский Союз станет менее подвержен нашему влиянию. Мы же хотим усилить их зависимость от нас в ключевых сферах. К тому же вид союзника США, развязавшего кровавые репрессии в усмиренной Средней Азии, окажется не лучшим зрелищем для прочих наших друзей. В конечном итоге компромиссное соглашение, прекращавшее боевые действия на условиях, экономически выгодных для Соединенных Штатов, явилось бы оптимальным вариантом.

– Мисс Фитцджеральд, – произнес председатель Комитета начальников штабов голосом, в котором сквозил едва сдерживаемый гнев. – Ваши рассуждения весьма логичны. Но позвольте мне сказать вам нечто такое, что и мне, и вон тому полковнику, находящемуся сейчас в Сибири, довелось узнать на собственной шкуре. Победа всегда выгодна. А всю остальную ерунду вы сможете разложить по полочкам как-нибудь потом.

– Ну вот, – быстро вставил президент, вновь заполняя собой экран тейлоровского монитора. – Похоже, у нас тут небольшое расхождение во мнениях. – Уотерс поглядел на остатки своего салата, скривив рот, словно там ему попалось что-то невкусное. Он поднял левую бровь. – Полковник Тейлор, вы нас все еще слушаете?

– Да, сэр, – немедленно отозвался Тейлор, резко вернувшись в реальный мир.

– Тогда скажите мне, что вы думаете о нашей дискуссии?

– Господин президент, мои солдаты… не представляют, как можно сражаться – умирать – за умные компромиссные решения. Такого они не поймут. Но они понимают разницу между победой и поражением, и, с их точки зрения, разница весьма очевидна.

– Значит ли это… что, по-вашему, мы можем победить?

Тейлор скривился:

– Если честно, не знаю. Но мне точно известно, что какое-то число прекрасных молодых солдат завтра погибнут с мыслями о победе. Нет, «мысли» – неверное слово. С верой в победу. Потому что я обещал им ее. А мне они верят.

Президент разглядывал крошечные островки салата, оставшиеся в пустой тарелке.

– Да, – протянул он. – Надеюсь, они правы. Спасибо, полковник. Я больше не стану вас задерживать. Уверен, у вас там масса дел. – Из-за океана, с другой стороны Земли, президент заглянул Тейлору в глаза. – И удачи. Всем вам.

Тейлора охватила паника. Еще несколько минут назад он больше всего на свете хотел закончить эту пустую болтовню и вернуться к своим солдатам. Но теперь он думал только о том, что может никогда больше не увидеть Дейзи, а то, что они расстались на враждебной ноте, пусть и не высказанной прямо, парализовало его.

Только один бы взгляд. Только одно слово – хотя это и невозможно.

Президент исчез с монитора. Но экран не погас. На нем появилось тяжелое, одутловатое лицо председателя Комитета начальников штабов.

– Джордж, – сказал он, – еще одно. Когда же наконец ты вылезешь из этой коммунистической формы? Ты в ней кошмарно выглядишь.

Тейлор знал, что от него ждали улыбки. Но он не мог пересилить себя.

– За минуту до вылета, сэр, – ответил он.

– Что ж, выбей из них дух, Джордж. Благослови тебя Господь.

– Спасибо, сэр.

И тут экран потух.

Дейзи…

Дейзи казалось, что все присутствующие заметили, насколько далеко от предмета обсуждения витали ее мысли. Она изо всех сил старалась подавить нахлынувшие на нее эмоции и заставила себя говорить голосом еще более бесстрастным, чем обычно. Но слова, стоило ей их произнести, уже не подчинялись ее воле, и она чувствовала, что не может как следует контролировать свои мысли.

Это все из-за него. Она смотрела на него во время беседы с президентом, зная, что он не видит ее, что он не может даже подозревать о ее присутствии. И, слушая его голос прямодушного человека, так непохожий на речь Боукветта и ему подобных, она хотела встать на колени и умолять президента отменить операцию. Судьба Советского Союза, принадлежность каких-то далеких сырьевых ресурсов не шли ни в какое сравнение с будущим этого одного-единственного порядочного человека с его древними понятиями о долге. Когда дошла очередь и до нее, когда она принялась профессиональной терминологией и холодными рассуждениями дополнять секретную информацию, показываемую на мониторах, у нее возникло такое чувство, будто она выносит ему приговор и отправляет на верную смерть. Логика политики и власти, некогда столь для нее очевидная, вдруг обратилась ни во что. В конечном итоге разговор шел о жизни людей. Мужчин. И женщин. Нашедших, наконец, того, кого они просто могут полюбить. Только затем, чтобы увидеть, как те уходят во имя какой-то красиво звучащей глупости. Разговор шел о Джордже Тейлоре с его изуродованным лицом и непоколебимым намерением любой ценой сделать доброе дело для страны, чьи граждане не смогут взглянуть на него без содрогания.