Попова Александровна - Пастырь добрый

— В каком смысле?

— В буквальном, — пожал плечами он, распрямляясь и отряхивая перчатку от пыли. — Возможно, кто-то оказался на костре справедливо и перед смертью успел что-нибудь такое сказать. А может, все, что здесь совершилось — очередной случай из нашего неприглядного прошлого, и все до единого, погибшие здесь, de facto являются невинно убиенными. Что они говорили перед смертью, можно допустить безошибочно. Знаешь, что такое коллективное проклятье?

— Догадываюсь… Ты до сих пор полагаешь, что есть смысл обшаривать все дома?

— Надо, — вздохнул Курт, направляясь к двери. — Разумеется, я не думаю, что мы сумеем обыскать всё, но первый беглый взгляд кинуть надо; зато будем знать, откуда на нас не выскочит компания арбалетчиков или вот таких вот «кровавых шутов». И вообще, исследование местности перед тем, как лезть в потасовку, еще никому не повредило. Идем дальше.

— Я так понимаю из твоих слов, — не скоро заговорил Бруно, брезгливо обходя попавшийся по дороге одинокий столб, застывший напротив вот уже пятого осмотренного ими жилища, — что найти этого Бернхарда ты таким образом не надеешься. Верно?

— Верно. — Курт остановился, бросив взгляд влево, на ряды пустых безмолвных домов, и зашагал к крыльцу следующего. — Я не думаю, что он вот так сидит и ждет, пока мы войдем в дверь. Если он знает, что мы здесь — он сам выйдет, когда захочет, и раньше мы его не найдем.

— А если не знает?

— Тогда найдем, — отозвался он. — Но я бы не особенно надеялся на то, что мы застанем его врасплох.

— Иными словами, мы ходим по этой деревне, чтобы его на себя прикормить? — покривился подопечный, и Курт изобразил широкую улыбку, ободряюще хлопнув его по плечу:

— За что тебя всегда ценил? За догадливость…

— Ты слышал? — вдруг выронил тот негромко, схватив его за локоть и не дав пройти дальше.

Курт встал на месте, умолкнув и замерев, чувствуя, как по телу от макушки медленно начинает разбегаться студеная дрожь — шуршание пыли и песчинок под подошвами стихло вместе с их шагами, и до слуха успел докатиться до сих пор заглушаемый ими шепот.

— Ты слышал это? — все так же беззвучно повторил Бруно, с надеждой предположив: — Это ветер?

— Здесь нет ветра… Тихо, — одернул Курт, по-прежнему не сходя с места и вслушиваясь в сухой воздух вокруг.

Окрест царила тишина — как и прежде, не нарушаемая ничем, кроме их собственного дыхания и стука крови в висках.

— Померещилось, — неуверенно проговорил подопечный и вдруг подпрыгнул, точно укушенный змеей кот, когда рядом, словно за самой спиною, вновь рассыпался шепот с едва слышимыми, не различимыми словами.

— Это что за хрень?.. — прошептал Бруно, озираясь затравленно и напряженно; Курт бросил взгляд вокруг, видя лишь пустоту мертвых улиц и дворов за каменными низкими оградами. — Откуда это?..

— Ты вот это для чего у меня спрашиваешь? — недовольно отозвался он, сжав на прикладе вскинутого арбалета внезапно похолодевшие пальцы. — Всерьез полагаешь, что я смогу тебе ответить?

— Ветер?.. — снова шепнул помощник растерянно; он обернулся.

Чуть подрагивающая рука Бруно замерла, указуя в сторону, где вдоль улицы, перекатываясь едва видимыми клубами, точно февральская поземка, прошелестела пыль, гонимая неощутимым дуновением; Курт невольно сделал шаг назад, отступив от уже улегшегося сухого облачка, чувствуя кожей щек, как и четверть часа назад, лишь неподвижный воздух.

— Ветра здесь нет, — повторил Курт, четко выговаривая слова, и вздрогнул, когда серая поземка шелохнулась у ограды дома за спиной подопечного, всего в трех шагах, и все тот же шепот, летящий, казалось, со всех сторон, прозвучал вновь.

— Мне это не нравится, — заметил Бруно, попятившись; он покривился:

— А я, знаешь, в восторге…

— В любой другой ситуации я бы сказал «ноги в руки», однако ведь, не для того же мы сюда пришли… Что будем делать?

Ответа у Курта не было, как не осталось времени и придумать его — над головой, перекрывая все нарастающий, все ближе слышащийся шепот невидимых губ, пронесся, сокрушая и дробя воздух на части, удар колокола — низкий, долгий и словно бы соскальзывающий куда-то в сторону, как оступившийся канатоходец. Звук расползся вокруг, точно чернильное пятно по сухому льняному полотну, заполнив собою все, проникая в каждую щель, в каждый нерв, в душу…

— Что за… — начал подопечный, когда отголоски надтреснутого звона стали таять в зачерствелом воздухе, и осекся, поперхнувшись последним непроизнесенным словом.

Курт промолчал, продолжая стоять неподвижно, вслушиваясь до боли в ушах и чувствуя себя нестерпимо глупо с принятым наизготовку арбалетом, толку от которого совершенно явно не будет, что бы ни начиналось здесь, с чем бы ни довелось столкнуться. Минута прошла в тишине; звон уплыл за дома, разбившись на осколки и осыпавшись мелким песком, устлав улицу невидимым покрывалом…

— Церковь.

Собственный голос, когда Курт, наконец, заговорил, показался неуместным — слишком живой для этих мертвых улиц, слишком слышный среди неслышимого шепота, уже не смолкающего, уже летящего отовсюду, слишком заметный в этой пустоте, слишком чужой, точно голос вора, пробравшегося ночью в дом; и даже на миг показалось, что хозяева, проснувшись, заворочались в своих постелях, мало-помалу приходя в себя и пытаясь отыскать нарушителя взглядом…

— Туда? — едва шевеля губами уточнил Бруно, словно и тот тоже ощутил эту неловкость, смятение, порожденное звуками его голоса; он кивнул, разлепя губы с усилием, нехотя, никак не умея отогнать от мысленного взора то, как поднимаются и идут на поиски нарушителя, вторгшегося в их вечные владения, неведомые хозяева этого покинутого всеми места.

— Вон там колокольня; видишь? — шепотом уточнил Курт, и вокруг словно зашумел осиновый лес, перетирая дрожащие листья друг о друга, вторя шепоту шепотом; серая поземка взвилась под самыми ногами, наткнувшись на его сапоги, и он отскочил назад, пятясь от маленького, по колено, пыльного смерча, медленно опадающего на сухую покоробленную землю.

По улице, усыпанной этим прахом времени, хотелось устремиться бегом, чтобы уйти от рождающихся тут и там пылевых облачков, похожих на живые существа, присматривающиеся к пришельцам и выбирающие лишь момент, чтобы обступить со всех сторон, погребя под собою и причислив к лику бесплотных. Невнятное шевеление повсюду, уже не таимое, открытое, показное, заставляло сердце колотиться, срывая дыхание, и когда что-то столь же серое явилось на грани видимости, почти за спиною, Курт обернулся рывком, на миг оцепенев и перестав ощущать не только арбалет в пальцах, но и собственные руки, внезапно онемевшие. Подопечный замер рядом, столь же неподвижный и бледный, как мертвец, глядя на две фигуры у угла соседнего дома.