Попова Александровна - Пастырь добрый

— Эскулап хренов… чуть в другую сторону не своротил…

— Попроси теперь о чем-нибудь, — предупредил помощник, поднимаясь, и, подав ему ладонь, помог встать, — пальцем не шелохну. Все равно благодарности от тебя не дождешься.

— Спасибо, — едко отозвался Курт, покривившись; подобрав арбалет, помедлил мгновение, глядя в землю, и повторил уже серьезно: — Спасибо. Один — я бы наверняка сорвался сегодня.

— Обнимемся? — предложил Бруно с надеждой; он усмехнулся, перехватив приклад поудобнее, все еще морщась от остатков затихающей боли, и развернулся к церкви.

— Так вот, стало быть, чего ты добивался; а с виду и не скажешь… Двигай-ка порезвей. Что-то там как-то по-нехорошему тихо.

К распахнутым дверям они приближались осторожно, медленно, стараясь снаружи разглядеть, что творится в полутемном нутре за рядами деревянных скамей. Чародея они увидели с порога — тот сидел на полу, съежившись, забившись в самый дальний угол у ризницы, и, обняв себя за плечи, раскачивался взад-вперед, словно плачущий ребенок, не глядя на приближающихся к нему людей. Курт подступал осторожно, понимая, что больше рядом никого нет, но все равно косясь по сторонам и не опуская оружия; у неподвижного тела отца Юргена он приостановился, наклонившись и коснувшись пальцами безжизненной жилки на шее. Сморщенное тело старика уже похолодело; мертвая кожа стала цвета воска, но ни одного пятна серой плоти или даже просто ожога он не увидел.

— Deus, Deus meus, quare dereliquisti me!.. — вырвалось едва слышно из дрожащих губ чародея; Бернхард поднял голову, но на приблизившихся к нему людей не смотрел. — Ne abscondas faciem tuam a me, ne declines in furore tuo a servo tuo auxilium meum fuisti, ne derelinquas me, et ne dimittas me, Deus, salvator meus! [188] Боже, Боже мой, почему ты оставил меня! // Не скрой от меня лица Твоего; не отринь во гневе раба Твоего. Ты был помощником моим; не отвергни меня и не оставь меня, Боже, Спаситель мой! (лат.).

— Да заглохнешь ты сегодня или нет! — ожесточенно прошипел Курт и, даже не пытаясь сдержаться, засветил скорчившемуся на каменном полу чародею затрещину; тот втиснул голову в колени, прикрывшись руками, и лишь повысил голос.

— Ausculta deprecationem meam quoniam infirmatus sum nimis libera me a persecutoribus quoniam confortati sunt super me! [189] Внемли воплю моему, ибо я весьма изнемог; избавь меня от гонителей моих, ибо они сильнее меня (лат.). — едва не плача, выкрикнул Бернхард, и подопечный злорадно ощерился.

— Вот тут ты прав, — отметил он и коротко ударил кулаком в лицо; костяшки попали в скулу, и Бруно затряс кистью, с отвращением глядя на подвывающего человека в пыльных священнических одеждах. — Вот козел юродивый; отмазался. Душу отвел, но больше у меня на это рука не поднимется.

— Бей ногами, — предложил Курт серьезно и, чуть помедлив, употребил свой совет практически, от души саданув под ребра; Бернхард задохнулся, схватившись за живот ладонями, и он подтолкнул чародея носком сапога в бок. — Подымайся, тварь. На выход.

— Vidisti Domine iniquitatem adversum me, — забормотал тот, съежившись еще больше, — vidisti omnem furorem universas cogitationes eorum adversum me [190] Ты видишь, Господи, несправедливость ко мне // Ты видишь всю ярость их, все замыслы их против меня (лат.). …

— Я сказал — встать! — повысил голос он, рванув чародея за шиворот и насильно вздернув на ноги; тот пошатнулся, зажмурившись, когда Курт замахнулся снова, и простонал, по-прежнему не трогаясь с места:

— Dereliquit me Dominus, et Dominus oblitus est mei! [191] Оставил меня Господь, и Господь забыл меня! (лат.).

— Хорошая причина не злить нас, — заметил он, подтолкнув Бернхарда в сторону двери. — Шагай, сукин сын, и шагай проворней, моя порция терпения на сегодня вот-вот исчерпается.

— In patientia vestra possidebitis animas vestras [192] Терпением вашим спасайте души ваши (лат.). , — пробормотал чародей, негнущимися ногами ступая к выходу. — In patientia autem pietatem [193] В терпении благочестие (лат.). …

— Интересно, — задумчиво глядя в согбенную спину, предположил Бруно, — если продолжить, он на каждый тычок или окрик будет выдавать по цитате?

— Мне более интересно, осталось ли в этой голове что-либо помимо вышеупомянутых цитат; только вообрази, сколько информации заключено где-то вот там, — шлепнув ладонью по затылку впереди себя, отозвался он; Бернхард споткнулся, едва не упав и ускорив шаг.

— Aperuerunt super me ora sua, exprobrantes percusserunt maxillam meam, satiati sunt poenis meis [194] Отверзли на меня пасть свою; ругаясь, бьют меня по щекам; вдоволь мучат меня (лат.). … — чуть слышным шепотом произнес он, и подопечный нервно хмыкнул:

— Отлично. Будет чем развлечься до приезда наших.

— Quis est pluviae pater vel quis genuit stillas roris? [195] Кто отец дождю или кто рождает капли росы? (лат.). — тяжело возгласил Бернхард, когда, сделав первый шаг от дверей, ощутил холодные струи на своем лице и, вскинув руки, попытался укрыться ими, как укрывался от наносимых ему ударов. — Quis dedit vehementissimo imbri cursum et viam sonantis tonitrui, ut plueret super terram absque homine in deserto ubi nullus mortalium commoratur [196] Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шел дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека (лат.). …

— Любопытно, надолго его хватит? — с неподдельным интересом осведомился Бруно, когда тот осел наземь, скорчившись на коленях и спрятав лицо в ладонях. — Даже Писание не беспредельно, хотя, конечно, тягомотина еще та…

— Circumdederunt me aquae usque ad animam [197] Объяли меня воды до души моей (лат.). …

— Да заткнешься ж ты, наконец! — раздраженно выцедил Курт, толкнув его ногой в спину, и чародей запрокинулся в жидкий прах под коленями, продолжая бормотать что-то сквозь прижатые к лицу ладони. — Вот пока еще живое доказательство того, что мы — правы, ограждая знание от посягательств на него всевозможных скудоумных любомудров.

— И вот чего в итоге добиваемся, — покривился Бруно и зажмурился, с удовольствием подставляя лицо холодному дождю. — Нет, я знаю, что надо делать. Нельзя запрещать самостоятельное изучение Ветхого Завета; это надо поощрять, это изучение надо сделать непременным. Для всех. Принудительно. К первому Причастию не допускать без сданного экзамена — со всеми прелестями вроде названий, имен и дат. Вот тогда — уж точно никто даже не посмотрит в его сторону по доброй воле…

Подопечный продолжал говорить, но Курт его не слушал; или, точнее, не слышал. На мгновение он забыл даже о льющемся за шиворот дожде, принятом как благодатное избавление после пламени, но уже начинающем леденить тело, забыл о скорчившемся у своих ног чародее, все еще бормочущем какие-то жалобы и воззвания; на миг он забыл о себе самом, когда в затылок словно толкнула невидимая рука, призывая обернуться на оставшиеся за спиною распахнутые двери церкви. Этот неслышимый оклик не походил на то неприятное зябкое чувство, что возникало, когда спина неведомым инстинктом чуяла взгляд противника, но желание посмотреть назад было столь же неотвязным, столь же необходимым, казалось, что — необходимым жизненно…