Ричард Арджент - Рыцарь зимы

Он мрачно, почти горько произнес:

– Томас, оставь меня. Ни в моей душе, ни в моем теле нет подобных чувств. По крайней мере, к мужчинам.

– Так ты… ты не отвечаешь на мою любовь? – в отчаянии воскликнул тот. – Но мы столько всего сделали вместе – мы были так дороги друг другу…

– Нет. Не таким образом. Да, ты стал для меня добрым другом, почти братом, но и только. Уйди с глаз моих, Томас. Я просто не вынесу всего этого. Мне претит смотреть на тебя.

– И твои чувства никогда не переменятся?

– Нет, никогда, ни за сто лет, ни за тысячу! Это грех! – заорал Эндрю. – Я создан не таким, как ты, неужели не понятно? Что с тобой такое? Или ты и впрямь не понимаешь, о чем я говорю? Во всем моем существе нет и тени того, на что ты намекаешь. Я отважный юноша, у меня тоже есть желания. Если я и обладаю чувствами подобного рода, то питаю их, как и подобает, к представителям прекрасного пола – к девушкам, девицам, леди, горничным. Не к другим мальчикам. Ты говоришь мне о чувствах, а у меня возникает ощущение, что я вырезан из дерева. Вот что подобные разговоры вызывают во мне. А теперь иди прочь, Томас.

Бледный, несчастный Томас повернулся и вышел без единого слова.

Эндрю лег на постель, оплакивая потерю титула. Он чувствовал себя совершенно несчастным. Как можно, по словам Томаса, возвыситься над всеми в один миг, а в следующий оказаться на самом дне? Это несправедливо. Даже больше чем несправедливо. Разумеется, Бог не допустит, чтобы такое позорное событие произошло с одним из Его самых ревностных служителей. Накидка тамплиера. Придется расстаться и с прекрасной накидкой, которую Эндрю так любил, белоснежной, с алым крестом. Он больше никогда не наденет ее. Это неправильно, это чудовищно. Такое несчастье нельзя пережить.

Затем Эндрю подумал о Гондемаре, и его горе превратилось в гнев. Зачем только он сохранил жизнь этому презренному рыцарю?! На то, чтобы пронзить мечом его черное сердце, ушел бы один миг, и все, наблюдавшие за поединком, поняли бы его, никто не осудил бы. Сражение один на один. Если ты бросаешь вызов и проигрываешь, тебя ждет смерть. В конце концов, Гондемар был зачинщиком, никто бы не стал обвинять Эндрю в его смерти, даже если бы он отрубил храмовнику голову и бросил ее свиньям!

Эти мысли и другие, не слишком от них отличные, кружились в сознании юноши. Наконец, измученный, он заснул. Пробудившись поутру, он вспомнил о происшедшем и ощутил, как горе душит его. Эндрю сразу же поднялся и вышел из замка в надежде отыскать своего друга Хасана. Теперь, когда он перестал быть рыцарем и тамплиером, не стоило беспокоиться о таких вещах, как легкомысленные забавы вроде охоты с соколами и гончими. Да, нужно будет непременно раздобыть еще и гончую. У короля их несколько. Можно загнать дикого кабана, вместе с Балдуином. Король наверняка не перестанет считать его своим другом, верно? С другой стороны, именно он посоветовал Эндрю быстрее вернуться в Англию. Означает ли это, что король по-прежнему на его стороне? Возможно, нет.

Хасан обрадовался приходу друга. Молодой араб сообщил, что вернулся из бани, где совершил ритуальное омовение, предписанное его верой. Его кожа стала гладкой и блестящей. Эндрю решил, что купание пошло на пользу не только телу, но и духу Хасана.

– Как твои дела, друг мой? Отправимся на охоту с соколом? Да? Я рад это слышать.

Посадив своего питомца на запястье, Эндрю немного приободрился. Он погладил пальцем голову сокола. Юноша всегда чувствовал странную связь с хищными птицами. Создания неба и ветра словно были его братьями и сестрами. И эта птица в особенности наполняла сердце Эндрю странной тоской, смутным желанием. Взлететь в синее небо к самым облакам, возможно? Почувствовать силу великих воздушных течений, струящихся над миром? Увидеть вершины неприступных гор? И высоких, могучих кедров? В любом случае что-то странное и смутное пробуждалось в нем.

Присутствие сокола затрагивало в душе юноши потайные струны, все чувства становились острее и вместе с тем мягче, когда он держал на запястье своего пернатого друга – довольно странно, если учесть, что балобаны были свирепыми убийцами, нередко расправлявшимися даже с собственными сородичами. Но мягкость и нежность упорно расцветали в душе юноши, когда поблизости оказывались хищные птицы.

– Я вижу, ты счастлив вновь увидеть своего сокола, Эндрю, – но в твоем сердце живет печаль?

– Ты прав, друг мой, – вздохнул тот. – Я… я не говорил тебе раньше, но я стал рыцарем-тамплиером.

Хасан кивнул:

– Я знаю об этом. Мне рассказали. В этом королевстве невозможно сохранить секрет.

– А, так ты все знал… Я пытался скрыть эту весть от тебя, потому что боялся, она придется тебе не по душе.

– Так и было, но я бы не позволил своему недовольству встать между нашей дружбой. В душе мы братья, Эндрю, и, даже если одному брату приходится сражаться с другим, между ними все равно остается любовь. Поскольку ты не упоминал о своем достижении, я предпочел также умолчать о нем. Лишь слабая тень скользнула между нами, не более.

– Я пристыжен и посрамлен, – признался Эндрю. – Ты куда лучше, чем я полагал, Хасан, и во много крат лучше меня самого.

– Ничуть. Мы с тобой совершенно одинаковы. Я также слышал, что Прокаженный король – твой друг, но эта дружба основана лишь на забавах и вызывающем поведении. Это правда?

– Полагаю, да. И вместе с тем король лишил меня титула. Я наказан за то, в чем нет моей вины. И ни один человек не высказался в мою защиту. Даже сам Балдуин.

Хасан положил ладонь на плечо друга.

– Мне искренне жаль, что ты несчастен. Я понимаю твои чувства. Мне было бы ничуть не легче, если бы Саладин призвал меня в ряды своей Бессмертной Стражи, а потом прогнал с глаз долой. Но это лишь один из уроков жизни, Эндрю. Положись на милость Аллаха или твоего Господа, и пусть судьба ведет тебя дальше к твоему предназначению. Мы называем это кисмет.

– Мы тоже верим в судьбу, возможно, ты прав, Хасан. Я ощутил вкус славы, теперь следует подождать немного и узнать, что еще для меня приготовила жизнь. А теперь пойдем отпустим сокола в небо. Я смотрю, у него новые путы на ногах…

Друзья вышли из города и углубились в пески. Затем они отпустили сокола, взмывшего ввысь в потоках пустынного ветра. Эндрю ненадолго прекратил размышлять о своих горестях. Птица чувствовала единение с ветром, человек чувствовал единение с птицей, и, слившись с ней в полете над дюнами, он сумел забыться.

Но затем произошло нечто странное, пока он наблюдал за соколом. Что-то смутное и неясное – то ли видение, то ли бесплотный дух – метнулось в небе между солнцем и парящим в небе хищником. Оно промелькнуло и исчезло так быстро, что Эндрю не вполне понял, что именно открылось его глазам, но ни на миг не усомнился в том, что это было нечто престранное и презанятное.