Сергей Гужвин - Иванов, Петров, Сидоров

Он провёл пальцами по фотографии, по детским лицам, так на него похожим. Ольге 20 лет, почти столько же, сколько Аликс сейчас. А самой Аликс почти столько же, сколько сейчас его мамa.

Николай почувствовал, что у него сейчас разорвётся сердце. Он встал, открыл окно и закурил. За окном шелестела листва сада, издалека слышался шум прибоя. Воздух был напоен ароматом роз и винограда.

Если бы Россию не начали рвать на куски, и извне, и изнутри, можно было бы решить вопрос спокойно, в рабочем порядке. Больной наследник, неспособный принять бразды правления Великой страной не являлся тупиком. Был Георгий, был Михаил. Но в бушующем море бессмысленно менять паруса. Вспомнилось, как бедный, больной мальчик, его сын Алексей, хотел строить корабли…

Внизу, под окном, затопали сапоги. Смена караула. Два часа ночи.

— Не прощу, — сказал в темноту за окном Николай. Перед глазами поплыли лица членов Временного правительства, потом Большевистского…

— Не прощу, — повторил, — никого не прощу. За Аликс, за Ольгу, за Таню, за Машу, за Настю, за Алёшу, за себя, за миллионы убитых, замученных, умерших и не родившихся… Не прощу!

Поиск осложнялся, во-первых, тем, что была ночь, во-вторых, города Европы в конце XIX века была совсем не освещены. Тем не менее, введённые координаты позволили сразу отыскать Дармштадт, дальше было проще. Главная улица города, Бергштрассе, вывела к замку Югендгейм. Порыскав по залам, коридорам и комнатам, он нашёл безмятежно спящую, и улыбающуюся во сне Аликс.

Утром Георгий заглянул в комнату к Николаю. Его не было, постель не разобрана. Георгий спустился вниз. От вчерашней хорошей погоды не осталось и следа. Серая хмарь висела над всей округой. Тяжёлые, холодные капли осеннего дождя скупо падали на землю при полном безветрии. На море стоял абсолютный штиль. Тихо-тихо и только кап, кап, кап.

Георгий подошёл к двери в цокольный этаж.

— Николай Александрович там? — спросил он. Часовые согласно кивнули.

Дверь была заперта изнутри. Георгий постучал кулаком. Звук получился очень неубедительный. Дверь была сделана на совесть, железо не дребезжало. С таким же успехом можно было постучать по бетонной плите.

— Стучи прикладом! — приказал Георгий часовому.

Грохот ударов разнёсся по подвалу. Уже лучше. Через минуту крякнул замок, и дверь приоткрылась.

Увидев Николая, Георгий отшатнулся. Почерневшее лицо, ввалившиеся глаза и скорбные складки у губ, изменили Наследника-Цесаревича до неузнаваемости.

Николай, молча, пропустил Георгия в комнату, и запер за ним дверь.

— Ники, что случилось… — начал Георгий и замер, разглядев седые виски брата.

— Пойдём, — неживым голосом ответил Николай.

Они прошли в дальний угол, и Георгий увидел разложенную на полу аппаратуру.

— Жоржи, здесь нужно поставить столы, стулья, провести телефон, — тихо сказал Николай, — займись этим. Пусть принесут, потом мы с тобой сами занесём.

Видя, в каком состоянии находится брат, Георгий не посмел приставать с расспросами и, кивнув, вышел из подвала.

Вскоре прискакал нарочный из Ялты с экстренной телеграммой из Дармштадта о смерти Алисы.

Все последующие события Георгий запомнил вспышками в сумасшедшем круговороте лиц, слов, слёз. Их с Николаем родители, император Александр III и императрица Мария Фёдоровна долгое время были против Аликс, как невестки, но пламенная любовь Ники и его преданность любви снискали уважение даже у сурового Самодержца Всероссийского. Было дано "добро", и Ники с Алисой весной обручились. Уже здесь, в Ливадии, Николай несколько раз просил у папa разрешения на приезд Аликс. И разрешение было дано. Мало того, чувствующий скорую кончину, император лично подписал приглашение, и Аликс должна была вот-вот приехать.

Теперь же её смерть вызвала естественную реакцию горя по почти родственнице. Николаю пришлось принимать многочисленные соболезнования. В Ливадию один за другим прибывали фельдъегеря с пакетами, потянулись коляски с визитёрами. Родственники, друзья и соседи по поместьям, чиновники из Ялты и Севастополя, все считали своим долгом выразить своё соболезнование Николаю и Царской семье. Бесконечные панихиды растянулись до самого вечера.

После обеда в Ялту из Севастополя пришёл пароход "Эриклик", который привёз знаменитого протоирея Иоанна Кронштадского.

Отец Иоанн сразу по прибытию в Ливадию прошел к императору, и после долгого разговора с ним отслужил обедню.

Николай встретился с ним, только в конце дня, когда все собрались к вечернему обеду.

Подойдя под благословение, он удивился перемене, произошедшей в отце Иоанне.

Только что он благословлял Ксению. У него было благодушное, умиротворённое настроение, которое одухотворяло его лицо, глаза, светились бесконечной любовью.

И вдруг, увидав Николая, весь подобрался, улыбка исчезла, взгляд стал глубоким и настороженным. Николай оторопело смотрел в глаза Иоанна Кронштадского, и с ужасом видел, как у того исчезают зрачки и из глаз льётся пронзительная синева, глубокая, как омут. Отец Иоанн дрогнувшей рукой перекрестил Николая и прошептал молитву:

— Благий Человеколюбце! Иже тварь единым словом соделавый, и из нея человека создавый, посети же неизреченным Твоим человеколюбием, падшаго раба Твоего, яко да не погибнет до конца дело руки Твоея…

Император за обедом выглядел угнетённым, кушал плохо, и с сочувствием поглядывал на Николая.

А у Николая стучало в висках: "Падшаго раба Твоего! Падшаго раба Твоего!".

Об отце Иоанне ходили легенды о его святости, прозорливости и способности творить чудеса, но ведь это только легенды… Николаю стало страшно. Он был готов к борьбе, но что в этой борьбе может погубить свою душу, не задумывался. После обеда отец Иоанн дал Николаю знак следовать за ним. Они пришли в маленькую комнатку, которую отвели протоиерею. Предлагали обширные апартаменты, но тот отказался.

Отец Иоанн оглядел Николая с головы до ног и тихо произнёс: — Эка вас много, — потом прищурился, как будто хотел лучше рассмотреть, — и иудей есть? — брови пастыря дёрнулись вверх в удивлении.

Николай дрогнул. Он что, закаченные сознания разглядел? Невероятно! А кто иудей-то? Ну да, конечно, толмач-лингвист!

Иоанн Кронштадский помолчал, потом заговорил, глядя поверх головы Николая: — Вы, учёные мира следующего, разглагольствующие о высоком предназначении, но для Бога вы самые последние, и отверженные по духу мятежа, и непокорности властям. Посылаю я вас к яслям Вифлеемским, отбросьте вашу гордость перед вашим Творцом и Спасителем, и единственным истинным Учителем, и смиритесь перед Тем, Кто принес на землю мир от Отца небесного и благоволение человекам. Не забудьте, что Он говорил о мятежных гордецах, что Он есть камень, на который кто упадет, разобьется, а на кого он упадет, раздавит его.