Александра Давыдова - Ростов. Книга 1. Лабиринт

«И что? Там внутри театральная гримерная? Иллюзион? Мавзолей для «випов» с камерами глубокой заморозки?» — Карина перебирала в уме версии, но на самом деле уже знала ответ. Он показался бы невозможным для человека обычного, но если ты с детства вырос среди чудес, они и есть — твоя реальность. Портал. Там внутри находится портал — дыра во времени. Все верно, все складывается. В самой середине мира — Ростов-на-Дону, под ним лабиринт, в лабиринте, в самой его глубине, тайная зала, а в ней дверь в прошлое и будущее. Утка в зайце, яйцо в утке, иголка в яйце...

Карина знала ответ и все же готова была посомневаться минуту-другую, но тут дед робко (она и не представляла, что старый Торос Ангурян умеет быть таким) коснулся края плаща дона Барбаро рукой и проговорил совсем незнакомым, сиплым голосом, как будто в горло ему вставили острое лезвие:

— Мэтр, я готов просить. Мы давно знакомы, и я ни разу не просил... И теперь хотел бы воспользоваться правом смотрителя.

— Да, дон Торос, — мягко улыбнулся венецианец. — У вас есть право на одну просьбу. Вы долго хранили его, я восхищен вашей мудростью...

— Я прошу... — дед запнулся.

— Говорите, благородный дон!

— Я прошу, чтобы вы, мэтр, сообщили всем другим смотрителям... и тем, что до меня, и тем, что после... — и снова запинка, — что Торос Ангурян не посрамил рода и делал свою работу хорошо. Такая вот просьба.

У Карины к горлу подкатил комок. В хриплом голосе деда, в обычных его словах был столько... столько... столько... Карина зажмурилась, пытаясь найти нужное слово. Столько спокойного достоинства, что ее, замерзшую, голую и дрожащую, охватила гордость за любимого деда и за всю свою семью, за весь род. Начиная с Арташеса Ангуряна, который почти шесть веков назад первым принял от дона Барбаро карты ростовского лабиринта и черепаху.

— Си, дон Торос. Хорошо. Я выполню эту просьбу.

— Спасибо... — Голос деда совсем смялся от сдерживаемого волнения.

— Спасибо вам. Грацие! Прощайте, дон Торос.

— Хихи, хихи... — хихиканье доносилось издалека — по прикидкам, Пахак сейчас кружил по спиральному лазу под Александровкой. Видимо, батарейка в телефоне села, и заскучавший демон отправился на ночную охоту. Через полчаса — минут двадцать он будет здесь.

Торос Ангурян напрягся, прислушиваясь, но тут Барбаро протянул ему ладонь для рукопожатия, так, как это сделал бы любой современный человек, и дед на минуточку отвлекся. Этой минуты хватило Карине, чтоб легко и бесшумно взлететь вверх по крутому тоннелю на такое расстояние, что ее уже вряд ли кто заметил бы при тусклом свете масляного фонаря. Девушка подпрыгнула, вытянув вверх руку, смахнула мышиную сонную гроздь, и взбудораженные зверьки принялись пищать, шуметь и шуршать так, что за этим шумом даже дед не сумел бы разобрать невесомые быстрые шаги Королевы Червей.

Это случилось год назад, пятого октября, а сегодня был именно тот день, когда новый смотритель лабиринта должен представиться «хозяину». Поэтому то, что за несколько часов до такого важного события мужчины сидят в комнате деда, что-то обсуждают, да еще и ждут ее, Карину, выглядело странным и подозрительным. И при чем здесь Шороховы?

Как ни старалась Карина, как ни заставляла себя забыть о Макаре, при слове «Шороховы» сердечко ее заколотилось так громко, что ходики на стене пристыженно замолчали и остановились. Она вспыхнула, вспомнив, как его большая теплая рука легла на ее руку, будто бы подсказывая, как рулить, на самом же деле (и они оба это знали) машина была ни при чем; и как Макар провел пальцем по ее ладони, расписывая страшного шпица, однажды вцепившегося маленькому Макару в руку. А потом провел еще раз просто так. И еще раз. И двумя пальцами обхватил ее тонкое запястье, удивляясь, что оно легко помещается внутри. И как она поспорила, что может запросто вытянуть руку из кольца его пальцев. Как потом целых пять минут они «боролись» и Карина притворялась, что никак не может освободиться, а Макар притворялся, что верит ей. Как он перестал вдруг шутить и придвинул ее к себе, крепко взяв за плечи. Нет. Не поцеловал... Откинулся назад и рассмеялся сам над собой.

Макар...

Карина расплылась в дурацкой улыбке. Она пыталась нахмуриться, сосредоточиться и вернуться в разум. Она ругала себя за глупые мысли — в конце концов, ну ничего же не произошло: ну покаталась на машине с парнем, ну кофе попили, ну поболтали о всякой чепухе — однако улыбка становилась лишь шире и глупее, а память услужливо подсовывала все новые и новые мелочи. И то, как он стряхнул крошку с ее ключицы, и как облился колой, когда Карина больно ткнула его в бок кулаком за глупый анекдот. И как бегал за кофе на заправку, а она смотрела в окно и ждала. Он появился в стеклянных дверях, высокий, умопомрачительный совершенно, синеглазый, и у нее сердце остановилось от восторга. Она сидит в желтом «Рэнглере», а лучший парень города несет ей капучино и смотрит так, что сомнений никаких — он в нее влюблен! Это... это было даже круче, чем лабиринт! На таких высоченных, на таких сумасшедших качелях, где сперва взмываешь к облакам, а потом обрушиваешься на дно мира, она еще не каталась. И это! Было! Здорово!

А еще это было ужасно, потому что не могло иметь никакого продолжения. Карина Ангурян и Макар Шорохов никогда не будут вместе. Им просто не позволят. За них уже все давным-давно решили старшие, расписали их будущее по пунктам, просчитали всю их жизнь. Лишили даже крошечного права решать самим. Карина со всей силы вмазала ладонью по шкафу: ее охватила вдруг не просто досада — ярость. Какого черта! Какого черта она должна вечно кивать и улыбаться. «Карина, это не твое дело», — киваем и улыбаемся. «Девочке не пристало так себя вести», — улыбаемся и киваем. «Смотрителем будет Роберт», — да, конечно, дедушка. Я понимаю. «В июле ты едешь во Францию. Твой будущий муж — Артемон... или как его? Артюр», — да, папочка. Спасибо, папочка.

Какого черта?

Чтобы стать через двадцать лет копией мамы. Лежать на диване в гостиной, пилить ногти и пялиться в ящик, сварливо перечисляя многолетние обиды.

— Лусик, что ты там барагозишь? Бегом сюда! — страшным громом прогремел дедов голос. Карина с трудом успокоила дыхание и направилась на «голгофу» — внутри клокотала, не желая успокаиваться, злость.

Мужчины собрались возле стола. Курил свой вересковый цхармоч дед. Отец вертел в руках какую-то книгу — кажется, сборник гумилевских стихов. Роберт, опустив на колени руки, сидел на тонконогом стуле, молча уставившись в пол. Подавленный, отчаявшийся, он был совсем не похож на того самоуверенного юнца, что пытался спорить с дедом за завтраком.

— Случилось очень плохое, лусик.