В. Бирюк - Косьбище

Ну вот и всё. Ну наконец-то! Вешаем на ворота табличку «Closed». Лишь бы в здешнем лесу читателей латиницы не нашлось. Япона мать! Яма-то выкопана! Набежит народу со всего леса — обновку опробовать. Я-то думал — в здешних лесах нет никого. А их и нет, пока сам ходить не начнёшь. Набегут и применят. Согласно написанному. Просто из любопытства.

Тогда табличку лучше просто на русском: «Осторожно! Во дворе злой Ноготок!». Очень злой, усталый и голодный. Пирог плесенью взялся. Сам дурак — убрать надо было. Ага, я тут им всем — главная кухарка? Господин я или нет? Наверное, да. Но без Домны… кушать хочется. А у нас — половинка чёрствого каравая да два жбанчика бражки — простой и «вымороженной». Ни помидоров, ни авокадов… Картошки — и той нет. Там кошёлка с репой, вроде, валялась. Может, испечь? Что ещё с репой делают? Может — почесать? Никогда репу не пёк. Бестолочь ты, Ванька. Полный… попаданец — ничего не умеешь. Короче — бабу надо. Не в смысле…, а в смысле… ну, понятно. Хотя… и в этом смысле, и это тоже.

Я собрался выдать Ноготку набор ценных указаний насчёт уборки, готовки, заточки «птичьих» топоров, колки дров, присмотра за пленниками… Потом, поглядев в красные от бессонницы глаза моего «Золушка», решил всё-таки не сотрясать воздух попусту. Отданный приказ должен быть всегда исполнен. Или — не отдан вообще. Взрослый мужик, отдохнёт — сам сообразит чего делать. Нагрузил на Сухана барахло с косами и отправился на покос.

А фиг там — «отправился». Побежал, поскакал. Будто козлик молодой. В предвкушении и ожидании. Эйфория — как перед выпивкой.

Тут недалеко — метров двести и начинается луговина. Барахло на краю свалили, косы примкнули. Прошлый наш прокос… темновато было — чуть бы в сторону взять. Ничего, сойдёт, следующим проходом выровняем. А вот и солнышко над лесом выкатывается. Ну здравствуй, светило. «Ярило явило мордило». А я про тебя и про себя стишок знаю:

Чёрт, вилы не взяли. Ну и ладно, грести ещё нечего, потом сбегаю. Поздновато маленько пришли. Ничего — нагоним.

Ну вот и встали, ну вот и взяли, ну вот и с богом. «Развернись рука, раззудись плечо». Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Хорошо коса пошла. Сама косит, сама сгребает, сама на край улетает. Только тащи.

Давний ритм косьбы из собственной прошлой жизни сначала противоречил, конфликтовал с собственным ритмом подросткового тела. Потом я сообразил, что тельце это никогда литовкой не работало. Ещё позже, с первым потом, дошло, что и прежние мои габариты остались… в ненаступившем. Я чуть убавил прыти с энтузиазмом. Менее нервенно. Удовольствие должно быть неторопливым. Ото ж, не на чужой жене — на своём покосе. Спокойно, Ванюха, как утверждает русская народная: «работа — не волк, в лес не убежит».

Чуть сменил наклон головы. Перестал так сильно давить на пятку косы. Чуть легче, чуть мягче, чуть… сама пойдёт, голубушка. И не зажимайся, Ванька, доворот шире, спинку выпрямить, плечи свободнее. Вот оно ключевое слово — «свобода»! Отпусти себя, расслабься. Тело — само шагнёт, рука — сама махнёт, коса сама — пойдёт.

«Делай что должно и пусть будет что будет». Таки — да. Но этого мало. «Освобождённый труд» — это не лозунг большевиков, это нормальное состояние здорового человека. Как всегда в политике, идеологии — присвоили и извратили. И завалили всё. Идиоты.

Ведь это так просто: делай должное — свободно, вольно. Как двигается тело, как лежит душа. И тогда дело станет твоим, интересным, приятным, радостным. Работа без радости — медленное самоубийство. Накинь себе на шею гарроту и затягивай. Годами, десятилетиями, всю жизнь… С короткими вздохами полной грудью в выходные и в отпуске.

«Мои бы слова да богу в уши». Я тут бегаю, прыгаю, уворачиваюсь. Кого-то убиваю, кого-то подставляю, интригую. Одним словом — попадирую и прогресссирую. А мне вот этого хочется — нормальной косьбы, нормального дела.

Снова, в который уже раз, возникло ощущение разумности этого мира. Будто соблазняет, будто уговаривает. «Любишь косить? Коси. Вот тебе игрушка любимая — литовка. Коси себе в радость. А после надо будет избы новые ставить. Ты же любишь плотничать? Вот и делай что любо. И полезно, и приятно. Только не качай мир. Не колыхай народ сей. Не трогай род людской. Будь как все. Вот оно — счастье».

Не дадут. Жить нормально не дадут. Вятшие, сильные — силой. Нищие, слабые — слабостью. Христиане — благой вестью, язычники — пернатым маразмом.

Ох, слетятся. Вороны — с карканьем. «Моя пашня, моя». Орлы с клёкотом — «Моя житница, моя». И будут — одни клевать, другие рвать. Своё имение. Мой горб.

Картинка чёрной, каркающей, клубящейся вороньей стаи с редкими вкрапления более светлых орлов, нацеливающейся на мой загривок… заставила ссутулиться, даже передёрнуть плечами. Многовато вас будет. У меня между плечей такой… взлётно-посадочной — нету. В картинке у тощего подростка постепенно разрастались и сгибались плечи, а на спине всё шире и выше вздымался насест для клювожадных пернатых.

Если бы не восемь веков разницы, если бы я здесь родился и вырос, если бы не знал вариантов… Если бы мир этот, эта «Святая Русь» была единственным виденным мною… согласился бы, принял это как радость, как счастье… и «Нет его краше».

А и фиг вам и нафиг! И факеншит уелбантуренный в карман! Раскудрить тебя, Иггдрасиль-дерево! Я тебе не попадун с бонусятником, я тебе пападец с загашником. А в загашнике у меня мысли. Мысли собственные, мысли выстраданные. Было дело, был повод, пришёлся случай сформулировать «принцип максимального мазохизма». А звучит он так: «наибольшую пользу приносит то занятие, которое в начале своём вызывает наибольшее раздражение».

Радость от мысли: во какие у меня принципы! — несколько утихла при разглядывании окружающей среды: ну и что тут вызывает у меня «наибольшее раздражение»?

Да вроде — пока ничего. Мы начали косить между двумя мысками леса навстречу солнцу. Теперь оно поднялось. На него было приятно смотреть сквозь закрытые веки. Почти закрытые ресницы превращали солнечный свет в переливающееся полотно на хрусталике глаза. Знаю, что это всё интерференция с дифракцией, а всё равно — красиво. Как переливающиеся, пляшущие по всему небу полотнища северного сияния. Только там, на северах, оно на небе. Далёкое и холодное. А здесь — вот оно. И — тёплое. Солнце, ещё не жаркое, не злое, очень приятно согревало подставленное лицо, мои руки на косе. Оттуда, с его стороны, с юго-востока, поддувал лёгкий ветерок. Когда вышли из ветровой тени от леса — стало хорошо чувствоваться. Тёплый, ласковый, несильный ветер, не только… литераторы говорят — «овевал разгорячённое лицо». Ну, пусть так. Главное — стало тепло и сдуло кровососущую мерзость. Я снял с себя всю одежду, сложил у края деревьев, подставил тело ветру и солнцу и пошёл на новую делянку.