В. Бирюк - Парикмахерия

За этой кожаной завесой — проход и собственно дверь. Здоровенная, из такого же бревна вытесанная плаха. Полуприкрытая. Я уже объяснял как тут двери делают — понизу и поверху прибиты кожаные полоски между дверью и косяком. Чтоб не сильно падало. Когда надо подвигать — дверь приподнимают и перетаскивают. И прислоняют — либо к стене, либо к притолоке. Оставить такую дверь в полуприкрытом состоянии — бесхозяйственность и небрежность. Положение неустойчивое, может завалиться.

Но это — кто к чему привык. У меня, в родительском доме, батя часто работал дома, шум ему мешал. Поэтому в меня с детства вбито — все двери должны быть закрыты. У моей жены, например, у её родителей, наоборот — постоянно работало радио, потом — телевизор. Все двери настежь. Мы с ней долго по этому поводу ругались. Так и не договорились: коты в доме жили, а им запертые двери — как отказ в загранпаспорте без объяснения причин — громко обижает.

У этих разбойничков, видать, тоже родители непрерывно телевизор слушали — дверь не открыта, потому что на улице холодно и сыро. Но и не закрыта.

И вот, через щёлочку в пологе, и полуприкрытую дверь я ничего с этой стороны не вижу, но слышу хорошо знакомую по множеству банкетов и посиделок интонацию:

Слов не понимаю, но дружный «звон бокалов», а точнее — стук кружок по столу и звук встающих из-за стола мужчин — ну очень волнует. Нет, я не сунулся вперёд под этот полог. Что я, совсем дурак?! Но подскочил к пологу с другой стороны и оттуда тоже аккуратно в щёлочку заглянул. А здесь виден просвет в двери. Ё-моё! Так они все из-за стола встали и сюда идут! Я-то думал — они ещё, а они уже…

Я отскочил к стенке рядом со входом, что-то мявкнул, и сполз на корточки. Мужики поняли. И вскинули, наконец, на крышу последнюю ногу торка. Такое ощущение, что он много-парно-копытный — всё время у него какая-то нога свешивалась. А сами раз — и сели рядом со мною. Сидим.

И в паре шагов Ивашко на колено упал и остальным махнул. Звяга, по свойственному ему запаздыванию, точно бы на Ивашку свалился и раздавил. Но последним шёл Чимахай — поймал дядю за шиворот и посадил у стенки. Прямо в лужу, на задницу.

И тут полог откидывается, и, в аромате тёплого воздуха, мясного запаха и хмельного выхлопа вываливаются долгожданные злодеи. Радостно гомоня, хлопая друг друга по чём ни попало, и оглашая наши тихие Угрянские пажити своей иностранной речью.

Я — не ксенофоб. Я даже где-то интернационалист и гражданин мира. Вообще-то. Но слова: «в село вошли немцы» — я понимаю однозначно — «у2» — убивать и удирать. Можно — наоборот. Но удирать — без вариантов. Несколько мгновений я судорожно пытался решиться — с чего начать. Даже не пытался считать выходящих — просто тупо смотрел на них в двух шагах и ничего, кроме панического страха… Даже не страха, а… трясёт. Растерялся. Ступор.

Они все на ту сторону от выхода к стене выстроились, а какой-то очередной, в мою сторону. Он с ними переговаривается, голову туда повернул. И прямо передо мной задирает свою юбку и, не прерывая беседы, направляет своё хозяйство в мою сторону. Кто помнит Быкова в «Аты-баты, шли солдаты»… Но у меня гранаты нет. И вообще — когда рядом с моей головой в стену бьёт горячая мощная струя, то я дёргаюсь. Выдёргиваю из-за спины своё главное боевое оружие — шашечку детского размера. А поскольку размер «детский», то не цепляю ни за стену за спиной, ни за кожанку на брюхе этого… поливальщика. А попадаю прямо по его трудовым, намозоленным в грабежах, или чем он там занимался, ручонкам. Кто помнит, у шашки первый удар на пол-маха короче, чем у нормальной сабли. Но это когда — с пояса. Когда из-за плеча — без разницы. Удар уже сверху. Вот я делаю этот свой единственный удар. И тишина. Такая мысль… даже не мысль, а ощущение: «вот это я попал, вот меня сейчас дяденьки накажут». Шаг вдоль стены в сторону от этого придурка. Который неподвижно рассматривает… то, что у него было. Потом он поднимает голову, поворачивает лицо ко мне… И я ору. Просто очень громко ору «а». Вот именно эту букву. Истошно. Никаких там ценных указаний или продуманных боевых приказов, или даже «За Российскую Федерацию и лично её главнокомандующего…». И кидаюсь в… куда ближе. В этот тяжёлый мокрый кожаный полог. Головой вперёд. Как в омут. Естественно, цепляюсь в нем, запутываюсь, чуть не падаю. И, продолжая орать, пролетаю проход, больно бьюсь о край двери и вылетаю внутрь. Выставив шашку вперёд. Не потому, что я зарезать кого-нибудь собрался, а просто убирать в ножны за спину… ну, времени не было. И сразу — за дверь спиной. Прижался. Жду. Сейчас оттуда, из-за двери, как морда какая-нибудь высунется. Страшная. Со жвалами. И с них капает. А я её шашечкой… Сверху. Надо поднять повыше… Не суётся. Там что-то происходит, но не суётся. А здесь. Ой! А здесь же… Здесь же тоже… А где же? А нет никого. Сильно бьёт по глазам стол с кучей блестящего барахла. И никто не шевелится. Никого.

В «Детях капитана Гранта» описывается интересный обычай, бытовавший в среде австралийских каторжников. Когда группа индивидуумов этого специфического социума отправляется купаться, то, сложив на берегу пожитки свои, входят они в воду реки все вместе, одновременно. Предполагая, и не безосновательно, что отдельные оставшиеся на берегу их сотоварищи, воспользуются подвернувшимся случаем, дабы изменить распределение материальных благ по карманам временно оставленных без присмотра владельцами штанов, или иной одежды, в свою пользу.

Вот и здесь. Хотя в селениях пруссов воровства нет, и, как отмечалось путешественниками, можно безбоязненно оставлять своё имущество без присмотра. Хотя и дружинники друг у друга не воруют, ибо есть старший, который и розыск проведёт, и наказание укажет. А вот, стоило честным пруссам из дружинников стать разбойниками, как они и обычаи разбойничьи немедленно переняли. И оставлять добычу свою, хабар, под присмотром лишь части из своих же, но уже злодеев и душегубов — не рискнули. Что меня и спасло.

Боя я не видел, участия, кроме того, самого первого удара по подставленному чуть не под нос интересному месту — не принимал. Стоял себе за дверью, трясся от страха и ждал чем дело кончиться, прислушиваясь к неясным звукам из-за двери. Один раз там что-то сильно заорало. Мне показалось — прямо за дверью. Потом что-то лязгнуло. И стало тихо. И там, в тишине, что-то начало булькать. Негромко.

Можно, конечно, придумать кое-какую отмазку, типа гениального плана: сидел в засаде, работал последним рубежом обороны… Но сам-то себе я врать не буду. Это был даже не страх — такое… оцепенение. Очень нервное. С огромным желанием куда-нибудь бежать, что-нибудь сделать. Просто — поорать, поколотить чего-нибудь… Все душевные силы уходили на преодоление вот этого, во всюда направленного, стремления. Если бы кто-нибудь всунулся — ударил бы. Наверное…