В. Бирюк - Парикмахерия

– А чего им опасаться? Долбонлав говорит: разбойников много. Туча.

– Ну ты слушай больше! Сказал же — лодия одна. Лодия обычная, «рязаночка». Это тебе не «драккар» варяжский, или хоть «смолянка». Там-то уж который век лодии строят да смолят. У смолян-то — Днепр. Великая река. Потому и лодии больше. А по Оке да Десне бегать — великую-то посудину не перетащишь. Потому на «рязаночке» — 12 человек. По каждому борту — по пятаку гребцов, кормщик на кормиле, да глядельщик на носу. Можно ещё в серёдку посадить. Но здесь они так пришли. Не на торг — у купцов серёдка лодии товарами заложена. Не, точно, сорвались со службы и — в разбойники. Тут дожди пошли, Угра поднялась, вот они и мылятся волоки пощипать. А там — и на Десну выкатятся. А к паукам так встали, от сырости. Дождь переждать. Если не трогать — день-два и сами уйдут. А чего их трогать? Хабара ещё нет, оружие да навык воинский ещё есть. Вот кабы они по Десне погуляли да назад через нас пошли…

Интересный подход: вместо предупреждения правонарушения — предлагается «преступление с наказанием». Причём в качестве наказания — собственное преступление — «избиение при отходе». С точки зрения прибыльности и героизма — правильно. «Длань карающая». Отпусти злодея по-злодействовать, а уж потом, с чувством глубоко исполненного долга, с неопровержимыми уликами и под аплодисменты всей взволнованной публики, геройски и красиво… с конфискацией награбленного имущества в свою пользу. «Грабь награбленное» — наше общенародное.

Как-то затихло всё. Долбонлав пригрелся, шмурыжить носом перестал. Чарджи сидит, прикрыв глаза. Ноготок, как обычно, смотрит в пол. Николай в угол посматривает. Там, под рядниной, на животе, выставив пятки в разные стороны, лежит Светана. Бабы тоже на поварню прибежали. Точнее — притащились. После таких игр им не сильно бегается. Похоже, сегодня Николай там произвёл открытие. Ещё одного прохода. Отнюдь не Северо-Западного. Ивашко внимательно разглядывает полки в поварне — где бы ещё жбанчик сыскать? Что-то он опять отвязывается. Остальные — не в счёт, остальные — смерды. А тут дело… оружное. Детям, бабам и мирным пейзанам — вход воспрещён. А оно мне надо? Это дело? Выгода — не видна. Риск… Как бы кого-то из своих не потерять. И вообще — земля тут не моя — Акимово владение, смерды — люди вольные. Хотят биться с этими прохожими придурками — их воля. Нет — пусть терпят. Меня они к себе не звал и вообще — к «паукам» мне ход заказан. Ну его нафиг, Аким — владетель, пусть он и разбирается.

– Слышь, Долбонлав, а владетель чего делать собирается?

– Дык… эта… А ничего. Он как услыхал — озлился, ну узас. А после говолит: сиё Ванькино, хай он и выёзивается. Тля лысая. А сам на постелю и к стене носом. Вот.

– А Яков чего?

– А сталсый глидень лезит, лана у него. Нога плобитая. Ну. Он и говолит мне: беги к боялычу да пелескази. А то полезут. Пауков-то.

Всё-таки — «порежут». И тут заплакал Хохрякович.

– Тама… матка моя… и братик маленький… и ятровки детные… я ж у них один остался… побьют их…

Какие «литровки»? А, блин, недослышал-недопонял — это он жён братьев так называет. Уже не жён — вдов братьев. Мною убиенных. Так, а ведь это меняет дело, Ивашка уже понял.

– Не ной. Кому они нахрен нужны. Отсидятся где. Авось и пронесёт.

– Так-то ты об имении моём заботишься! Они — в холопах у меня. За них серебром плачено. А ты — «авось пронесёт». И ещё там двор холопов моих есть. Будешь лапу сосать да поглядывать — как хозяйское майно умаляется? А? Слуга верный…

Точно, дюжина здоровых мужиков, маясь от безделья из-за дождя, мимо явления под названием Беспута — не пройдут. Возможны эксцессы.

Вспомнилась её наглая, поучительно-воспитательная интонация, зрелище тощей спины с выпирающими позвонками, мослы под кожей ягодиц, ощущение тазобедренных косточек в ладонях, и другие ощущения… в других местах.

Бог с ними, со смердами, свободные общинники — сами пусть выкарабкиваются. Но за рабов отвечает рабовладелец. Слышь, Ванька, это про тебя. Жадность как побудительный мотив героизма? Ну, это типично. Хочется откусить кусок побольше, а потом раз… и приходиться геройствовать. И это ещё хорошо. Потому что другой побудительный мотив героической деятельности — глупость. Или самого героя, или его начальника. Очень похоже на мой случай. Я и сам по себе, и как людям моим начальник, — дурак дураковский. У меня бойцов настоящих — двое. Ивашко и Чарджи. Гнать двоих против дюжины… Но отдать своих на съедение… Завтра и эти, кого я поберёг да пожалел… усомнятся в моей «вятшести». «Долг — платежом красен». А долг службы — с обоих концов.

Рискованно. Как бы не нарваться. Численность противника — известна приблизительно. По лодочке. А если следом ещё такая же подошла? Вооружение, выучка… — умозрительные суждения, основанные на неполной и недостоверной информации. «У них сапоги гожие»… Маразм… Схемы постов, места расположения… Страшноватенько. Как бы своих не положить. И самому не попасть. «Ну, мужик, ты попал. На бабки». Так «на бабки» — фигня. Тут покойники будут. По глупости, на ровном месте. Не додумал, не предусмотрел. «Дяденьки! Простите! Я же не знал! Я больше не буду!». Точно, не будешь. Бог простит.

А как же курные избы? Сотни тысяч жизней против, ну, максимум, пары десятка. Всё же понятно — такая очевидная арифметика. И очевидные, логичные, единственно разумные выводы. Сиди тихо, не рыпайся, не рискуй. Ты тут, на всю «Святую Русь» — самая главная ценность. В сейф бы, тебя, Ванька. Для сохранности. За три замка.

Только… команда посыплется. Нет, можно и новых найти. Но слава — останется. «Боярич своих бросил». И не отлипнет. «Добрая слава — лежит, а худая — бежит» — наше, народное. Нашим народом многократно проверенное, реализованное и сбеганное.

Как хорошо быть одному. Без заботы о репутации, без груза ответственности. Ухватил косу и пошёл… «в аут». Аутизмом заниматься. А здесь… Здесь репутация — условие выживания. «Береги сапоги — с нову, а честь — с молоду». И не только со своего «молоду». Здесь же родовая организация общества. Какой-то прадед в каком-то своём «молоде» разок накосячил, и всем его потомкам не отмыться. Как говорил старый Болконский князю Андрею о Наташе Ростовой:

– Ростовы? Не умны и не богаты.

И плевать — хорошенькая она или уродина, умница или дурочка. Чувства там какие-то… Хоть её, хоть собственного сына. И уже старый, много повидавший, неглупый человек обижает и насмехается над шестнадцатилетней влюблённой девчонкой. «А… Она из этих… из Ростовых».