В. Бирюк - Парикмахерия

Я не буревестник, мне реять некогда. Но восторг, предвкушение чего-то… праздничного — как у той птички.

А гроза идёт, приближается. Вдали — медленно, ближе — всё быстрее. Подгребает под себя нижние слои, подворачивает, сминает их. И переваливается верхом через низ. Как танковая гусеница. Непрерывно, неостановимо. Накатывает. От края до края. Огромная, километров в 18 высотой, стена валится на тебя. Вся тёмная, почти чёрная. А по самому верху — белое. И там солнце сияет. Блеск — аж глаза режет, когда смотришь. И странный, какой-то неземной отсвет. На людях, на вещах. Будто и всё обычное, а оттенок другой. «Горний свет». Отсветы царства небесного.

Потом легли первые капли. Раз, два, и… ударило. Сразу — и ветром, и дождём. Как стена. Как обвал стены тебе на голову. Сдёрнул бандану, скинул рубаху. Чуть замер, чуть, пару вдохов, постоял, в себя приходя — и уже весь мокрый. Везде. И в сапогах уже хлюпает. Народ со двора сразу разбежался, а я стою, руки раскинул, лицо к небу поднял, рот раскрыл. Пью влагу небесную. Хорошо. Вода. Чистая, неземная. Ветер ещё толкается. Струи секут. Разве же это сеча? Сеча — это когда мечами или топорами. Или — кнутом. С отлетающими во все стороны кусками мяса… То — беда, несчастье.

А это — радость, праздник, веселье. Для души, для дыхания, для тела.

Кстати, вот это то, чего мне так не хватает в «Святой Руси» — только сейчас понял. Дождик. Не в смысле природного явления, а в смысле явления обихода. У всех в ванной есть. Хочешь — сильнее, хочешь — слабее, теплее — прохладнее… А у меня тут — только вот так, только — от ГБ. Соскучился. Соскучился по падающей на голову воде. По ощущению секущих, толкающих, барабанящих струй на коже. Мелочь, наверное, но вот… Зато единственным водопроводным краном у меня работает сам Господь Бог. Он мне и напор, и температуру обеспечивает. Душ шарко райского происхождения. Струя от самого Создателя.

Как отличить в Израиле свежего иммигранта от укоренившегося? По дождю.

«Парикмахерская, идёт дождь. Входит, отряхиваясь от воды, молодая дама и начинает ругать погоду.

– Этот противный дождь! Я вся промокла, причёска испортилась, туфли придётся выкинуть…

Следом врывается маленький мальчик — её сын, и радостно кричит:

– Гешем! Мабуль! (Дождь! Ливень!)»

Мальчик уже местный — радуется дождю. А дама… с асфальта. На асфальте лужи — неприятность. Нам здесь, на «Святой Руси», как и в «Святой Земле» — дождь в радость — и просто дышать легче, и пшеница в колос пойдёт. Хорошо.

Я оглянулся. В проёмах поварни и обоих наших сараев стояли мои люди и мрачно смотрели на меня. Мои пляски под дождём, с распахнутым к небу ртом… Кажется, я ведь ещё что-то кричал. От радости. А для них — гром и молнии — гнев божий. Надлежит молиться, крестное знамение творить непрерывно. Иные со страху от гнева всевышнего в укромное место лезут, скорчатся там, тряпками какими с головой накроются и просят милости, просят не убить их громом за грехи их.

А я, мать вашу! — знаю! Я — знаю! Что гром — акустическая волна, возникающая при резком расширении нагретого воздуха. И ею не убивают! Что молния — электрический разряд, который бьёт не в грешника, а в высокий предмет или в водоём. И вообще — главный разряд идёт не сверху, а снизу. На этом принципе громоотводы и работают. Не небесная молния убивает, а земной ответ ей. И меткость этого «божьего гнева» — как у пьяного дембиля в тире ЦПКиО — 10 %.

Я знаю, как меняется распределение зарядов на нижней поверхности облака и индуцированного им — на противолежащей ей поверхности земли. Знаю, как в несколько итераций формируется канал ионизированного воздуха. По которому пройдёт разряд.

Будто из тучи высовывается ножка купальщицы. И пробует воду. Такая стройная, тоненькая, очень светлая, белая аж до синевы, ножка. Несколько раз. Всё глубже пробуя эту «воду в воздухе». Высунулась и отдёрнулась. Может, и повизгивает от холода. Где-то там, наверху. И, наконец, ей навстречу, от земли, вылетает встречный канал ионизации. Наглая рука, которая осмеливается схватить эту ножку. Дёрнуть на себя, удержать. И вот стоит эта ножка… Длинная, белая, высокая… А самое интересное там осталось, в облаках. Как — в пышном, но коротком платье. Не видно, но интригующе. И тут собственно разряд. И причём здесь ГБ? Лезть к девушке под платье и не ожидать схлопотать? А уж в акустике… Только причём здесь гнев господень?

Я эту картинку перед глазами вижу, а они про волю божью… Ладно. Но лезть в воду от грозы, чтобы получить эти десятки киловольт — я не буду. Или, наоборот, как древние монголы после нескольких таких эпизодов, вообще прекратить купаться…

Да, я вырос под громоотводами. Да, наши хрущобы… они конечно…, но грозовая защита там была. Куда лучше, чем в американских или европейских «благополучных районах», застроенных прелестными частными домиками. В которых вышибает всю электронику в каждую сильную грозу. А для меня молния — не опасность. Острое ощущение, но — не страх. Где-то рядом должен быть громоотвод, в него и вдарит — это в меня вбито всем моим советским детством.

А для них, для туземцев, это атмосферное явление — явление промысел божий. Воля, план, замысел… Карательный. Всемогущего, всевышнего… И если сильно просить, умолять, то бог свой план изменит. И их, грешников, не убьёт. Просить, молится, поклоны бить, свечки ставить, в колокола звонить, на коленях ползать…. А не плясать от радости, распевая песни и выкрикивая уж не помню какие, но явно не покаянные, слова небу в лицо. Им это… страшно. Бесовщина. В моём лице. А они и так уже испуганные. Как бы совсем не перепугать.

Дождь пошёл — огрехи вылезли. И где шиндель неправильно уложили, и что фронтоны не зашили. И что дверей нет, а в проёмы водяную пыль ветром несёт. Кое-что стали сразу доделывать. Тут Хотен со своими с луга прибежал. Мокрые, холодные. Но последний стог завершили — сено мокнуть на лугу не оставили. Молодцы! Бегом в поварню переодеваться. И — по кружечке.

Унялся ветер, дождь поутих, крупные капли барабанят по крыше. Как-то рекламируемая звукоизоляция шинделя несколько… преувеличена. Под такой звук хорошо спиться. «Песня падающей воды». На смену фиолетовому мраку грозового фронта пришёл серый сумрак обложного дождя.

Пока чего-то доделывали, пока перетаскивали барахло на сухое — стемнело уже по настоящему. Коней завели, обтёрли насухо. По-новому, уже в полутьме накрытых сараев, прикинули раскладку. Кому где ложиться.

– Ваня… Ой. Господине. Ты, это… когда… ну… молнии-то вокруг… ты это с самим богом разговаривал? Да? А чего криком? Говорят же: господь и тихую молитву слышит.

– Нет, с господом побеседовать мне пока ещё время не пришло.