В. Бирюк - Парикмахерия

Хватка у Любавы не меньше. Куда круче, чем у пневматического шуруповёрта. Что радует — во мне шурупов нет. Но остановились мы только в однозначно воспринимаемой сторонним наблюдателем позиции. Она — на спине, рубаха — на горле. Я — на ней. Между её ног. Без банданы, без рубахи, без пояса и сапог. Главное — штаны сумел сохранить. Она, похоже, засомневалась — чего дальше по сценарию должно быть. Тут я её руки и ухватил, наконец. Сильна красавица. Но против предводителя уелбантуренных белых мышей — терпелка слабовата. Предчувствуя неизбежный крах своих нескромных поползновений, она снова разрыдалась. Оплакивание и изнасилование — два принципиально разных процесса. В одном лице одновременно не совмещаются. Я позволил себе рискнуть и слезть. Отпустить и отползти. Комары, блин, всю плешь искусали. Тут где-то моя бандана завалялась.

Своё барахло я довольно быстро нашёл. А эта даже и не сдвинулась. Лицо рукой закрыла и рыдает тихонько. И всем этим своим… белым в темноте светит. Как подсветка взлётно-посадочной в аэропорту. Комары так и заходят на посадку. Эскадрильями. Типа: американский авианосец в завершающей фазе выполнения боевой задачи. Пожалел ребёнка — подошёл, рубаху одёрнул.

Нет, это — наследственное. Я — про боевое искусство. В смысле захвата за шею. И — душить. Теперь я вот на чем-то… лошадином сижу. Удила? Стремена? Трензелей и вензелей здесь ещё быть не должно. Но что-то очень ребристое. А она у меня на груди калачиком свернулась и плачет. Интересно, с какого момента в жизни женщина перестаёт понимать слова «нельзя»? Или это у них вообще с рождения?

– Слушай, Любава, уймись. Ты ещё маленькая, тебе в эти игры ещё рано играть. Понятно?

– У-у-у… Я тебя, дурня деревянного, люблю-у-у!

– Не морочь голову. Ни себе, ни мне. Маловата ты для таких слов. Звон слышишь, а смысла не понимаешь. Детство это в тебе играет. Хочешь как большая быть. Старшим подражаешь. Вот и лепишь без толку. Обезьянничаешь, играешься. Как в куклы.

– Нет! Вот и неправда твоя! Я в тебя сразу влюбивши! По-настоящему! По-большому! По-взрослому! Как в первый раз увидала!

– Гос-с-споди! Да перестань ты ручьём рыдать! Вся рубаха промокла. Вырастешь — найдёшь себе хорошего парня. Нормального, работящего, доброго. Женитесь, детишек нарожаете. Будете жить долго и счастливо. Да ты про меня и не вспомнишь. Сама над собой смеяться будешь. Ну как можно влюбиться в такого урода как я? Тощий, лысый, бестолковый. Из родительского дома выгнанный. Злой. Меня же не зря люди «лютым зверем» зовут.

– Врут! Врут они! Они не понимают! Я как тебя как в первый раз увидела… Это когда зять владетеля с ним поссорился. Они тогда в поварне засели. И мамка моя там с ними была. Помнишь? Наши-то мужики на дворе стоят. В бронях, оружные. Здоровые, бородатые. Много их, а — боятся. И тут ты идёшь. Маленький, тоненький. Рубашечка беленькая. Будто ангел божий к медведям лесным спустился. И ничего не боишься. Они все с железами разными, в тегиляех. И всё равно — им страшно, смутно. А тебе — не страшно, тебе весело. Будто забава какая. И только оружия никакого нет. Я думала — ты у мужиков меч какой возьмёшь. Или секиру большую. А то — булавой какой богатырской — прямо в дверь. А тебе… всё это смешно. Тебе только платочек-то мой и надобен. А потом ты пошёл, и насквозь вышел. Будто и не было ничего. Ни стен, ни запоров, ни воев злых да оружных. Просто за палочкой своей сходил. Забава такая. Вот, Ванечка, я и пропала. Погубил ты сердечко моё. Погубил да и не заметил. Я-то и сама не поняла, а уж к тебе тянулась. А ты меня гнал. И опять гонишь. Пожалей меня, Ванечка. Не гони. Дозволь хоть рядом быть, хоть смотреть на тебя. Мне ж от тебя ничего не надобно. Ни подарков дорогих, ни нарядов изукрашенных. Не гони. Мне возле тебя тепло да радостно. Ты глянешь — и на душе будто солнце взошло.

Она продолжала ещё что-то неразборчиво бормотать, постепенно согреваясь и засыпая в моих объятиях. Свернувшись калачиком у меня на груди. Малолетняя совратительница, «отложенная наложница», послушное орудие в каверзных планах «инцеста второго рода» и «а не оседлать ли нам господина». Замученная, наплакавшаяся. Маленький, быстро взрослеющий человечек. Человек взрослеет не годами, а событиями. Некоторым удаётся до старости проходить в памперсах. Счастливые люди, для которых главное событие — новая тарелка с манной кашей.

Других жизнь бьёт. По-разному. Кого — вбивает, кого — возносит. «Жизненный опыт — количество неприятностей, которые удалось пережить». И «приятностей» — тоже. Но быстрее всего люди взрослеют от смерти. От смерти своих близких. Здесь, на Святой Руси дети быстро становятся взрослыми. Жизнь человеческая коротка — слишком быстро здесь умирают. Слишком быстро умирают те, кого любишь. Моровое поветрие — лучшее лекарство от инфантилизма.

Вот и ещё одна жертва моего попаданства. Сопит и иногда всхлипывает, согревшись у меня на груди. Её уже пытались высечь крапивой, бить плетьми, изнасиловать, зарезать. Я здесь просто в эти края забежал на минуточку дух перевести, а она уже несколько раз чудом оставалась в живых. И теперь вот — влюбилась. В меня. В чудище «грозно, обло и лайяй». В бестолкового, ничего не умеющего, мало чего понимающего… В «чужого». Абсолютно чуждого этому миру. Её миру.

Да ладно, Ванька. Детские влюблённости — товар скоропортящийся. Девочкам в определённом возрасте нужен символ. Какой-нибудь киноартист или музыкант. Нечто такое… принципиально недосягаемое. В отношении которого можно безопасно навоображать ощущение чувств. Этакий тренажёр эмоций. Чучело гипотетического любовника для отработки стрельбы стрелами амура. Об эффективности попадания в цель речь не идёт — чисто отработка приёмов. Отход — подход, упал — отжался. «Тяжело в ученьи — легко в бою». Тренинг волнений и переживаний. Именно для такой разминки нужно недосягаемое. С минимальной реальной начинкой. Чтобы всё остальное можно было свободно вообразить. Фотография — оптимум. Уже ролик — создаёт проблемы. «Ты представляешь? Он, оказывается, косолапит! Как я могла влюбиться в такого урода!».

«Это пройдёт» — было написано на перстне Соломона. И это — правда.

Так-то оно так, но тот же царь написал слова:

«Трёх вещей я не понимаю, и смысл четвёртой скрыт от меня:

путь корабля в море,

путь птицы в небе,

путь змеи по камням.

И путь мужчины к сердцу женщины».

И это говорит человек, у которого было 700 жён и 300 наложниц! Который взял в жёны дочь фараона и тем прекратил полутысячелетнюю вражду с Египтом, длившуюся со времён Исхода. Который принимал у себя царицу Савскую и сделал это так хорошо, что результат «встречи на высшем уровне» — последний правивший эфиопский император Хайле Селассие — официально признавался потомком царя Соломона и царицы Савской в 225 колене.